Покоренная поцелуем - Донна Валентина

— Живой! — воскликнула она с трудом, чуть не задохнувшись от быстрого бега.

— И это очень жаль, — проговорил сквозь зубы Гилберт, отпихивая Ротгара ногой. — Поднимайся, сакс. Тебе придется кое-что нам объяснить.

Ротгар не очень торопился выполнить его требование. Он стоял, повернувшись к стене, медленно отряхивая соломинки и приставшую к нему конюшенную грязь. В конце концов он кончил этим заниматься, и ему ничего не оставалось, как повернуться к ней. Он старался сохранять подчеркнуто нейтральное выражение на лице, постоянно поворачивая голову чуть вправо, чтобы не были видны наиболее тяжкие последствия «ручной работы» Гилберта, но при первом же взгляде на него ее карие глаза расширились, мягкие губы раскрылись и она побледнела. Ее переживания не уменьшали физической боли, но все же от этого ему становилось легче.

— Что здесь произошло?

— Разбойники! — сказал Гилберт. — Они выпустили на волю коней. Нанесли небольшой ущерб конюшне. Чуть больший — вашему саксу.

— Это они так поработали над вами? — В голосе Марии звучал скепсис. Ложь Гилберта вначале вызвала у него резкий внутренний протест, но он, закусив губы, усилием воли подавил его в себе. Гилберт сразу оценил нанесенный конюшне ущерб и тут же набросился на Ротгара, чтобы выместить его на нем, может, ему хотелось таким образом узнать о местонахождении спрятанного сокровища, а скорее всего, просто отомстить ему за все. Пусть лучше Мария считает, что его избила банда разбойников, а не он, который продолжал бить его даже тогда, когда он едва не потерял сознание. Неважно, что он в наручниках, — женщинам никогда не понять, в каком безнадежном положении оказывается мужчина, когда у него на руках висят эти цепи.

Мария долго изучала его покрытое синяками лицо, а затем перевела взгляд на руки Гилберта. Ротгар, вероятно, мог бы улыбнуться, если бы его губы не опухли. Хотя он был не в состоянии оказать сопротивление Гилберту, он при экзекуции плотно сжал губы, чтобы лишить норманна удовольствия услышать его крики, а прочный сакский череп оставил кое-какие кровавые следы на кулаках Гилберта. Его пальцы были сильно ободраны, а широкая кровоточащая рана на коже Гилберта свидетельствовала, что он здесь проиграл стычку с зубами Ротгара. Дураку было ясно, что Гилберт лгал, не принимая на себя вины за избиение Ротгара. Но она не стала оспаривать лжи норманна. Наклонившись, Гилберт поднял цепь, которой был скован сакс.

— Ну-ка посмотрите вот сюда, Мария, — сказал он, указывая на блестящую отметину, которую оставил на почерневшем металле тупой топор Бритта. — Ясно, что кто-то пытался его освободить, но он клянется, что все это время спал и не видел, что здесь творилось.

— За исключением одного, — ловко солгал Ротгар. — Лошадь наступила подковой на цепь.

— Вероятно, та же лошадь наступила вам на лицо? — спросила Мария.

— Нет, это дело рук совершенно другого зверя. — Пусть она поразмышляет над его словами. Мария улыбнулась в ответ. Но это была не открытая, откровенная улыбка, а скорее тайная, исподтишка, которая вспыхнула на несколько секунд, только после того, как брошенный в сторону Гилберта взгляд убедил ее, что он ничего не увидит. Руки у нее дрожали — ей так хотелось прикоснуться к нему, утишить боль, причиненную ему ее рыцарем. Ротгар поносил себя, называя себя дурнем, обладающим, тем не менее, весьма живым воображением.

Гилберт стоял, как прежде, рядом с Марией и отрывистым, лающим голосом отдавал приказы своим людям, — посылал одних в погоню за конями, другим поручал устранить тот небольшой ущерб, который причинило конюшне разбойничье нападение.

— Нам, норманнам, часто приходится зависеть от милости наших… зверей, сказала Мария, бросив косой взгляд на Гилберта. — Мы настолько зависимы от них, что когда им удается выйти из-под нашего контроля, нужно наблюдать за их действиями, мобилизуя все свое терпение до тех пор, пока не вернем себе прежнюю власть над ними.

— Ну, а что если такой зверь превращается в негодяя и не пожелает больше исполнять волю хозяина? — поинтересовался Ротгар. Хотя Гилберт чутко прислушивался к каждому их слову, он, казалось, оставался абсолютно равнодушным к тому, что они говорили. Это заставило Ротгара с удивлением подумать, уж не слишком ли много он понял из намеков Марии?

Она развеяла его озабоченность, бросив еще один быстрый взгляд в направлении Гилберта, и лишь потом ответив на вопрос Ротгара.

— Всем известно, что негодяев следует уничтожать. Но к этому нужно подходить с великой осторожностью, чтобы этот негодяй не причинил такого вреда, после которого уже ничего не останется.

Руки ее теребили плащ. Казалось, ее широко раскрытые глаза молили его понять все как следует. Оба они чувствовали себя так, словно вовсе не было этих долго тянувшихся дней, что оба они снова вместе в хижине дровосека. Он прощал ей свои цепи, мутную скуку от пребывания в конюшне, обещанное ею объяснение, которого так и не услышал. Он сжимал в руках кольца цепей; они не были вбиты в стену, и он мог бросить их, намотать на шею этого негодяя Гилберта и сжать их изо всех сил, — его шейные позвонки наверняка бы треснули. В тот момент, когда он был занят этими далеко не святыми мыслями, в конюшню неуклюже ввалился отец Бруно.

— Отец! — Мария первой поприветствовала священника.

Старик священник долго оглядывался в конюшне, и на его лице отразилось откровенное неодобрение. Он остановил свой взгляд на Ротгаре.

— Вы обещали освободить его из курятника, — сказал он Марии.

— Да посмотрите вы вокруг себя, — фыркнул Гилберт. — Разве это похоже на курятник?

Отец Бруно проигнорировал его язвительное замечание, изучая последствия небольших разрушений, цокая в отчаянии языком.

— Упрямые глупцы, — бормотал он сквозь зубы. — Именно об этом я предостерегал вас. Именно этого нужно как можно скорее избежать. Для этого требуется лишь обычный брак.

Мария предупредительно подняла руку, бросив при этом тревожный взгляд на Гилберта.

— Отец Бруно…

— Вот, полюбуйтесь, чего вы достигли из-за своей норманнской гордости. Я видел одного из ваших коней, он хромал, вероятно, вывернул переднюю ногу, наступив на кусок мерзлого торфа. Возле строительной площадки сожгли кучу высушенных дубовых бревен. Ах, вам еще об этом неизвестно? Разве англичанин недостоин жениться на вас?

— Отец Бруно, — в отчаянии умоляла его Мария.

— О какой еще женитьбе англичанина идет речь? — спросил Гилберт, лицо его исказила ужасная гримаса.

Священник наконец сообразил, что в конюшне стоит грозовая атмосфера: паническое выражение на лице Марии, покрытое синяками и царапинами лицо Ротгара, едва сдерживаемая, охватившая Гилберта ярость.