Катастрофа Московского царства - Сергей Юрьевич Шокарев

Меха в казне М. И. Татищева были отдельно (соболя, куницы, лисицы, бобры, белки («хребты» и «черева»)). Впрочем, ценность их была невелика: самые дорогие две пары соболей стоили 2 рубля. Список «белого платья» включает в себя полотенца, скатерти, рубашки, ширинки, наволочки и даже почему-то сапоги, башмаки и другую обувь.

Были у Татищева также книги (в основном церковные, но также «Землемерья Козмографья», то есть один из византийских географических трактатов), иконы, серебряная посуда, каменья и жемчуга, дорогое платье, но почему-то их никто не купил. Всего же имущества, оставшегося «за продажею», насчитали на 1315 рублей с небольшим.

Особый интерес представляет «рухлядь служилая» – оружие М. И. Татищева и его военных слуг. Самому Татищеву принадлежали три доспеха, шлем («шапка черкесская»), две сабли, саадак (лук со стрелами в одном колчане), три персидских кинжала, ножи, десять самопалов, рогатина, топорок, самострел, шесть седел, уздечки и прочее. Наибольшую ценность представляла украшенная каменьями персидская сабля:

сабля кизылбашкая булатна в лице без наводу, черенъ и огниво золоты с лалы и з бирюзами, наряд серебрян золочон с камышки, ножны гзозые черны, в 15 местех каменья нет, цена 50 рублев.

«Людцкая рухлядь» состояла из 31 седла, 2 доспехов, 13 саадаков, 15 сабель, палаша и «кортишка», 17 самопалов, 8 рогатин и прочего. Судя по этому набору, у Татищева служили 15–20 хорошо вооруженных боевых холопов.

Сам окольничий владел 14 лошадьми (из них лучший грузинский[31] серый аргамак стоил 65 рублей), а для «людей» держал 48 (в основном меринов). Большое конское хозяйство требовало фуража, и он был – 1472 копны волоковых сена стояли на лугу под городом.

Отдельно в списке перечислены столовые запасы: пряности, питье, сушеное мясо, рыба, зерно. Питье считали ведрами (примерно 13 литров). В хозяйстве Татищева было 42 ведра «вина горячего перепускного двойного» (то есть крепленых напитков), 8,5 ведра меда, 70 ведер пива и остатки других спиртных напитков. Все это, вместе с частью других съестных припасов (в том числе лимоны, вишни и груши в патоке, 190 ведер белой и кислой капусты и прочее), употребили шведские посланники. Зерно считали четвертями (1 четверть ржи составляла 6 пудов). Если не считать разного рода остатков, то в хозяйстве М. И. Татищева оказалось 17 четвертей (четей) солоду («тот солод вышел в пива про Немецких людей»), 61 четь ржи и 85 чети овса. Это количество показалось организаторам конфискации и торга подозрительным, и было велено сыскивать – не осталось ли где еще татищевского добра? Но слуги Татищева сказали:

Мало запасов потому, старые запасы все придержалися, а вновь ис поместей запасы не бывали, потому что поместья Михаиловы все за воры; а в Новегороде запасов себе не запасал, потому что службы себе никуды не чаял; а рыбных запасов, потому мало, невод у Михаила был свой и не один, ловили рыбу люди свои, коли рыбы про себя надобе, толды и уловят.

Итак, в самый разгар Смуты у окольничего Татищева в тихом, спокойном Новгороде, вдали от боевых действий, было достаточное хозяйство, хотя его владения захватили «воры». И уж точно ни сам Михаил Игнатьевич, ни его послужильцы и слуги не голодали.

Список демонстрирует, что имуществом покойного М. И. Татищева распоряжался непосредственно князь М. В. Скопин-Шуйский. И, как можно видеть, небескорыстно: у себя князь удержал трех лучших лошадей (в том числе грузинского иноходца) общей стоимостью 123 рубля, саблю «кизилбашскую» (персидскую) за 50 рублей да серебряную посуду. Своему шурину С. В. Головину, поехавшему с посольством в Швецию, Скопин-Шуйский распорядился выдать из татищевских «животов» чугу (верхняя одежда), кафтан, две шапки, доспех, шлем, лук, чекан, два седла, жеребца и прочее добро. По поводу жеребца Головин заметил, «что ратные лошади у нево нет, при немцах сесть не на што». Участие Скопина-Шуйского в истории с Татищевым оставляет неприятное впечатление. Князь Михаил Васильевич был выдающимся человеком, но и на солнце есть пятна.

Смерть Татищева и распродажа его имущества не решили, однако, проблему с тушинским отрядом Кернозицкого, который в середине ноября осадил Новгород. Ратники князя Скопина-Шуйского вели бои с тушинцами, но дело ограничивалось обороной. Дворяне перебегали из Новгорода во вражеский лагерь, в Варлаамо-Хутынский монастырь. По словам «Нового летописца», «князь же Михаил Васильевич был в великом сетовании». Спасение пришло неожиданно: в Новгородском уезде, Тихвине, Поморье, Бежецком Верхе и других северных территориях стало собираться дворянское ополчение.

Слово «ополчение» часто ассоциируется с ополчениями Отечественной войны 1812 года и Крымской войны 1853–1855 годов. То были войсковые части, сформированные из крепостных крестьян, которых направляли туда помещики в качестве пожертвования в общее дело обороны. Ополчения времен Смуты ничего общего с этим не имели. Древнерусский термин «ополчение» в общем смысле обозначал «войско». Широкое применение этого слова к военным частям времен Смуты принадлежит историкам. Новгородское дворянское ополчение, самостоятельно поднявшееся против тушинцев, состояло в основном из служилых людей и их боевых холопов. Важная особенность этого освободительного движения состояла в том, что дворяне начали собираться против приверженцев Лжедмитрия II самостоятельно. Их никто не собирал, не учитывал, не выдавал им жалованье, не грозил наказать за неявку на службу. В конце декабря 1608 года, почуяв угрозу от действий новгородского ополчения, Кернозицкий снял осаду с Новгорода и ушел к Старой Руссе.

Противостояние

Освобожденный от осады Кернозицкого, Новгород ожидал известий от С. В. Головина, который вел переговоры со шведами, однако известий все не было. Договор был заключен только 23 февраля 1609 года.

Тем временем в замосковных и северных городах, замученных грабежами тушинцев, началось сопротивление. В ноябре 1608 года против власти самозванца поднялись жители Галича, Костромы, Тотьмы и Вологды, а вслед за ними – Каргополь, Устюжна Железопольская, Углич, Пошехонье, Романов, Кинешма, Шуй, Лух, Гороховец и другие города. В земском движении приняли участие города, не присягавшие «вору», – Устюг и Белоозеро. Восстание поднялось и в Ярославле – одном из крупнейших городов, подчинившихся Лжедмитрию II. Тем временем Владимир, Суздаль, Переяславль, Юрьев-Польской и Александрова слобода, несмотря на разорение и правежи, хранили верность самозванцу.

Восставшие повсеместно убивали представителей тушинской администрации и верных самозванцу ратных людей. Воеводу Тушинского вора в Костроме князя Дмитрия Васильевича Мосальского Горбатого схватили, пытали и убили. Та же участь постигла вологодских администраторов – воеводу Федора Нащокина и дьяка Ивана Веригина Ковернева. Исаак Масса, осведомленный от других торговцев о событиях в Вологде, пишет, что восстание сопровождалось жестоким погромом: