Чистота - Эндрю Миллер

– Человечьи души! – кричит человек. – Человечьи души! – и в исступлении хватает за рукав Жан-Батиста.

Инженер кое-как вырывается, протискивается вперед, заставляет расступиться двух шахтеров (Рава и Рапа, для которых, вероятно, он еще не совсем перестал быть начальником, еще сохранил авторитет). Он мчится прямо в ведущую на кладбище дверь. Зовет Армана, бежит, снова зовет охрипшим голосом и наконец слышит ответный крик откуда-то со стороны домика пономаря. Домик, судя по всему, тоже подожгли. Черепица уже темнеет, и в одном из окон дрожит зарево пожара. Вот уже и Арман несется к нему. Рыжие волосы светятся в темноте. В руках трофей. Сверкающая зеленая бутылка.

– Я знал, что одна там осталась, – говорит он, останавливаясь, чтобы выкашлять дым из легких. – Правда, искать пришлось долго…

Он вытаскивает пробку и не отрываясь – с наслаждением – пьет из горлышка.

– За партию будущего! – провозглашает он.

Вытирает губы и передает бутылку инженеру. Жан-Батист берет, пьет, а потом горлышком бутылки указывает куда-то за спину Армана.

– Трава горит, – произносит он.

И это правда. Сотни горящих кончиков травы видны между церковью и крестом проповедника, и каждый кончик – нежнейший цветок, расцветающий лишь на секунду-другую. Какая неожиданная красота! Невозможно оторвать глаз.

У них за спиной в тени огня принимается выть голый, как червь, старый настоятель.

Глава 3

Человек – не молодой и не старый – сидит в приемной одного из крыльев Версальского дворца. Если не считать отражения его собственной черной фигуры в зеленоватой дымке зеркал, он один. На этот раз напротив него в узком кресле уже нет элегантного незнакомца. Но снова октябрь, и в этом одном достаточно сходства.

В конце приемной – закрытая дверь министерского кабинета (и в этом тоже сходство). Через некоторое время, если желтоглазый слуга до тех пор не выйдет, чтобы впустить человека, он подойдет сам и постучит или же поскребется в дверь, а потом вручит свой отчет – тридцать аккуратных, перевязанных ленточкой страниц, которые лежат у него на коленях, с подробным описанием – при изрядном количестве необходимых опущений – того, как было уничтожено кладбище Невинных вместе с кладбищенской церковью.

Сидящий поглаживает обложку отчета краем ладони, стряхивая какую-то воображаемую соринку – вероятно, частичку пепла. Весьма поучительно осознавать, сколько всего может вместить документ, бесстрастный и с виду безобидный, как сложенная салфетка! Целый год костей, могильной жижи и беспрерывного труда. Мумифицированных трупов и песнопений священников. Год, не похожий ни на один из тех, что ему довелось прожить. А может, и тех, что еще ждут впереди? Год изнасилования, самоубийства, гибели человека от несчастного случая. Но и дружбы тоже. Вожделения. Любви…

Что до пожара, который положил конец всему, то это тема последних пяти страниц отчета, причем выяснилось, что их не так трудно написать, как он опасался. Подпустить немного лжи о том, как и когда он обнаружил, что горит церковь, добавить несколько фальшивых предположений о причинах возгорания. А после кратко рассказать о самом пожаре: как все горело до середины следующего дня, как огонь полностью уничтожил церковь и домик пономаря, сжег склепы на галереях (за исключением западных), повредил два здания на Рю-Сен-Дени и одно на Рю-де-ля-Ферроннери, однако все три могут быть отремонтированы. Не было нужды описывать – ибо какое дело до всего этого министру? – что трава на следующий день стала похожа на стеклянные черные палочки, рассыпавшиеся у них под ногами, что крест проповедника торчал вверх, словно черная рука тонущего в пучине человека, а дым висел над кварталом два дня, и лишь потом сильный ливень его разогнал, или что доктор Гильотен признал старого настоятеля невменяемым и сам отвез его в экипаже в богадельню Сальпетриер.

О шахтерах достаточно было сообщить, что благодаря их бдительности и мужеству значительное количество имущества удалось спасти от огня, а после пожара они усердно работали на расчистке территории. Пять недель они ломали то, что все еще упрямо возвышалось среди пепла, отделяли кости – там, где это было возможно, – от перемешанной горелой массы других предметов, их напоминавших… Еще девятнадцать раз вереницы телег отправлялись на каменоломню, прежде чем он, начальник, не объявил, что все оставшееся можно использовать в качестве строительного щебня под новой булыжной мостовой, класть которую будет месье Саньяк: каменщик получил официальный заказ на перестройку всей территории и превращению ее в рынок Невинных…

Ибо именно такое решение было принято и подтверждено специальным указом. Новый рынок на старой, некогда пожиравшей людей кладбищенской земле! Сутолока мелкой торговли, крики шумных теток там, где когда-то звучали лишь колокол настоятеля да удары лопаты пономаря. У Жанны будет свой прилавок. Она сказала, что хотела бы торговать. Цветами – засушенными цветами и травами. Хотя сначала ей предстоит выносить то, что спрятано в большой ровной выпуклости, приподнимающей над землей ее юбки. Гильотен не забыл о своем обещании быть акушером. Он часто навещает ее и рассказывает остроумные и полные нежности истории о том, как течет жизнь в квартире на Рю-Обри-Буше: об умиротворенной девушке, старом могильщике и горняке. Последний раз он поведал им – Жан-Батисту, Элоизе, Арману, Лизе Саже – о колыбельке, которую смастерил Ян Блок. Кроватка с качалкой в форме двух полумесяцев, по словам доктора, сделана изумительно: в изножье вырезана роза, а в изголовье маленькая птичка, похожая на воробья.

Что до остальных собратьев Блока, то недели две назад они ушли, хотя не совсем ясно, куда. Последний разговор Жан-Батиста с лиловоглазым шахтером состоялся в саду за церковью Гроба Господня, где рабочие разбили новый лагерь после пожара. Легкий туман стелился в сумерках над последними летними цветами – георгинами и геранью. Жан-Батист принес горнякам жалованье. Деньги были приняты – шахтер быстро взвесил кошель на ладони, – после чего, несколько смягчив обычный официальный тон, сообщил инженеру, что завтра утром они уходят.

– В Валансьен?

– Нет, не туда.

– Но вы уходите все вместе?

– Да.

– Тогда желаю вам… я вам благодарен. Всем вам.

Кивок.

– Ты Хоорнведер?

– Ламсен.

– Значит, Ламсен.

– Моэмус.

– Моэмус?

Сэк, Тант, Осте, Слаббарт…

На следующее утро сад был уже пуст. Лишь примятая трава говорила о том, что здесь недавно стоял чей-то лагерь. Странное, тревожное чувство, что он с ними никогда больше не увидится – ни здесь, ни где-нибудь еще. Элоиза винит его в том, что он скучает без своих шахтеров, и хотя он смеется – как можно скучать по таким людям! – доля истины в ее словах есть. Он зависел от них, очень зависел. Без присущего им особого сочетания самообладания и бунтарства, кто знает, быть может, церковь кладбища Невинных до сих пор отбрасывала бы свою тень на Рю-Сен-Дени?

А от кого он не зависел? На кого не взвалил часть своей ноши? Даже отчет он не смог бы написать без Элоизы, которая сидела рядом за столом в его бывшей комнате и помогала составлять страницу за страницей. Когда он не мог отыскать в памяти нужное слово, она подсказывала ему, а при необходимости писала на бумаге, чтобы он мог скопировать (грамоте Элоизу научил похотливый церковник, а Жан-Батисту ее вбили розгами братья-ораторианцы). На отчет ушло три дня – сентябрьская жара накатывала в открытое окно, над городом грохотал гром без единой капли дождя. Потом, когда дело было сделано, они принялись собирать вещи. Жан-Батисту хватило часа, чтобы сложить свой сундук. Элоизе с ее книгами и шляпами, булавками, тапочками и лентами потребовалось на час больше, хотя она управилась бы быстрее, если бы на кровати не сидела Мари, вся в слезах, и не надо было утешать ее каждые четверть часа, напоминая, что скоро домой должна вернуться Зигетта.

Инженер не собирается встречаться с Зигеттой Моннар, во всяком случае, намеренно. Конечно, маловероятно, что та захочет его увидеть – что бы они могли сказать друг другу? – но ее ждут только к концу месяца, а в это время они с Элоизой уже будут в Белеме, а потом – в их новой квартире на Рю-дез-Экуфф.

Но что будет после? Кладбище что-то отняло у него – жизненные силы, которые понадобится восстановить, чтобы продолжить существовать дальше. Некоторое время ему надо будет стать чем-то вроде покойника, а еще лучше – вроде тех семян, что так долго, спящие и нетронутые, лежали в земле кладбища. Затем, когда Жан-Батист почувствует, что готов – и когда закончатся припрятанные ливры и золотые луидоры министра, – он мог бы навестить своего старого учителя Перроне и попросить его о каком-нибудь заказе, небольшом, но достойном, который не поставил бы его в зависимость от тех, кого он не уважает и кто не уважает его…