Азиатские христы - Морозов Николай Александрович

«Смертный, освободившись от всякого желания своего сердца,

Входит бессмертным в Браму».

По-христиански соединяется с Христом.

На что же похоже соединение с Брамой? Оказывается, на сон без сновидений. «Если спящий во сне не чувствует никакого желания и не видит никаких сновидений, то это и есть состояние, когда он достиг своего желания, когда он без желания»,[86] как Атман.

Но часто решающим последнюю судьбу человека моментом считают вместо отсутствия желания — познание. «Для познающего, для кого все существа сделались собственным Я, для того, кто созерцает единство — как возможно для него заблуждения, как возможно горе?» «Кто открыл и познал Атмана, присущего во мраке телесного мира, тот всесозидающий, ибо он творец всего. Мир принадлежит ему и он сам есть мир.

Очевидно, — продолжает Ольденберг, связывая брамаизм с буддизмом (стр. 58), — что это совершенно тот же круг идей, который проповедует учение Будды. Вопрос, на котором основаны буддийские идеи об искуплении, здесь ставится таким же образом, как и в этом учении и на него дается тот же двойной ответ. Что держит душу в круговороте рождения, смерти и возрождения? Буддизм отвечает совершенно то же: «желание и незнание». Глубочайшее зло из них двух есть незнание; оно есть первое звено в долгой цепи причин и следствий, в которых совершается приносящая страдание судьба мира. Раз достигнуто знание, всякое страдание побеждено. Под деревом познания, достигнув искупляющего познания, Будда говорит следующие слова:

«Когда открывается вечный порядок

Жгучему чувству брамана,

Войска искусителя он побеждает,

Подобно солнцу, льющему свет в мировое пространство».

Но знание, т.е. продукт науки, обучения, бывает первичное, мистическое и окончательное, естественнонаучное. Европа пошла с конца средних веков по последнему направлению и отделилась, как антитеза от тезиса, а в Азии, за исключением школ, перенесенных европейцами в доступные для них местности, она и до сих пор продолжает развивать далее принесенные в нее из Европы же первичные метафизические учения.

Браманская метафизика и буддизм одинаковы, как в идеях, так и в словах. Еще и теперь она начинает употреблять те же самые обороты речи, которые служат общине Будды для выражения ее религиозных верований, служат и браминам. В «Брамане Ста Путей» искупленным называется тот, который «познал» в нем Атмана, для выражения понятия «познать» употреблено слово <…>, значащее также и пробужденный, слово, употребляемое буддистами, когда они говорят о том, как Будда в торжественный час под деревом Асваттха познал искупляющую истину, т.е. пробудился для искупляющей истины; самое имя Будды значит «познавший и пробудившийся».

Ольденберг, стоящий на точке зрения, что буддизму предшествовал брамаизм, говорит: «буддизм получил в наследство от брамаизма не только ряд важнейших из своих догм, но — и это для историка не менее важно, — и настроение религиозного мышления и чувства, которые легче воспринимаются, чем выражаются в слова».

А мы, стоящие на обратной точке зрения, что буддизм есть только дальнейшее локальное развитие библейского мессианства, а брамаизм такое же локальное развитие троичного христианства, ставили эту же фразу только с обратною перестановкой подлежащих, оставляя самое сказуемое, которое вполне правильно. Но и в буддизм до настоящего времени проникло, как и в Библию многое из евангельского христианства.

Мне не известно, найдено ли в Индии индийское стихотворение Катака — Упанишад только в одном экземпляре, что по установленному мною закону, размножение общеинтересных рукописей в геометрической прогрессии, служило бы доказательством его новейшего происхождения, но в нем мы видим ясно дальнейшее развитие легенды об искушении Иисуса Сатаною, а также и его буддийского варианта.

Здесь мы находим Сатану буддийского мира, Мару, демонического врага «искупителя», в форме Мритиу, бога смерти (русское ори). Тождественность концепции просвечивает здесь довольно ясно, несмотря на разнообразные формы, и притом ведийское стихотворение сохранило общее ему с буддийскими легендами представление, очевидно, в его первоначальной форме.

Мальчик Начикетас, соответствующий евангельскому Христу, сказал своему отцу: «отец, кому ты отдашь меня?». И во второй и в третий раз он спросил его то же самое. Тогда отец отвечал ему: «я отдаю тебя смерти». Начикетас снисходит в царство смерти, но бог смерти Яма не видит его и он как Христос пребывает в царстве смерти незамеченным три дня. Потом его узнали слуги Бога смерти и сказали ему:

Яма, дай воды гостю, чтобы потушить

Пламя, ибо брамин отнимает надежду и дружбу,

Радость детей и благословение стад у того,

Кто не признает его гостем.

Яма (бог смерти)

Ты незамеченным жил в моем доме три ночи,

Достойный гость, Брамин.

Привет тебе и исполненье трех желаний

Даю тебе, Брамин, лишь выбирай.

Начикетас выбирает, как первое желание, чтобы отец, когда возвратится из царства мертвых, принял его без гнева. Потом он просит, чтобы бог смерти обучил его тайному знанию о жертвенном огне при посредстве которого достигается небесное царство. Смерть сообщает ему это учение и говорит, что он будет называться людьми огнем Начикетаса. Тогда Начикетас высказывает ему и свое третье желание.

Начикетас:

Неизвестна судьба мертвых:

Они существуют, — говорит один, — их нет, — говорит другой.

Вот что хочу я знать, вот что открой мне,

Вот третье желание, которое я выбираю.

Бог смерти:

Самые боги издревле не знают о том:

Темна эта тайна, ее трудно понять.

Другое желанье скажи. Начикетас,

Не настаивай на этом, освободи меня от слова.

Начикетас:

Самим богам это скрыто —

И трудно понять, говоришь, ты, о, смерть.

Один ты мне можешь это открыть

И только это желание я выбираю.

Бог смерти:

Выбирай долголетних детей и внуков,

Деньги, стада, слонов и коней;

Выбирай на земле огромное царство;

Пусть жизнь твоя будет долга, как ты желаешь.

Если заменишь желанье твое, выбирай

Хоть богатство, хоть долгую жизнь;

Будь царем над землей, Начикетас,

Всех наслаждений участником будь.

Все, что смертным с трудом достается,

Всякую радость возьми, к которой сердце стремится.

Дам я тебе прекрасных девиц,

Что краше всех дев на земле;

Дам их тебе, — пусть будут твоими; —

Только не спрашивай о смерти, Начикетас.

Начикетас:

Все то пригодно лишь ненадолго.

Сила чувств у людей исчезает,

В жизни все скоро проходит;

Песни и танцы, кони, стадо, — все это — твое.

Людям довольства богатство не даст.

Что для нас деньги, когда мы увидим тебя?

Все мы живем, пока лишь велишь ты —

Это желанье одно потому выбираю.

О чем, полны сомненья, думают люди,

О том скажи мне; о смерти, о будущем царстве.

Сопротивление бога смерти побеждено. Они исполняет волю Начикетаса. Далеко, — говорит он, — расходятся два пути: путь знания и путь незнания. Те, которые идут по пути незнания, бесцельно бродят по земле, как слепцы, руководимые слепыми. Мудрец, познающий единое, вечное, древнего бога, пребывающего в глубине всего сущего, оставляет радость и страдание, освобождается от всего справедливого и от несправедливого, делается свободным от настоящего и от будущего. Таков ответ Ямы на вопросы Начикетаса. Такова браманская легенда, в которой нисшествие христа в ад уже соединено в единое целое с его искуплением и всему придан более философский, чем фантастический характер, ее евангельского первоисточника.