Взорванная тишина - Владимир Рыбин

— Таня, мне срочно надо на заставу, — сказал я, так ничего путного и не придумав.

Она вроде ничуть не удивилась, сказав подчеркнуто равнодушно и даже заикаясь не больше обычного:

— То в-весь вечер своб-бодны, а то — надо б-бежать?

— Я же пограничник.

— Знаю, что не к-космонавт.

Я ничего не ответил и пошел прочь. Так-таки взял и пошел, зная, что Таня мне никогда этого не простит. Но почему-то даже не сожалел. Заслоняя все, маячила передо мной тревожная и зовущая версия: револьвер прячет Волька! И я уже ничуть не сомневался в этом. Только удивлялся: как раньше не додумался? Конечно же, на такое не был способен ни один мальчишка в поселке. Только Волчонок.

Странно, но первой команды я не слышал. Проснулся оттого, что в глаза ударил яркий свет, такой непривычный в нашем спальном помещении. Думал, уже день, но тяжкая истома во всем теле говорила, что спал я совсем немного, гораздо меньше, чем собирался спать, когда ложился. До сознания доходил какой-то шумок, он то проваливался, то вновь усиливался, смутно беспокоил, требовал чего-то. Мне чудилось, будто я тону, выныриваю на шум и свет и снова с головой ухожу в темную, глухую трясину. И снова тороплюсь вынырнуть, боясь этой заволакивающей, усыпляющей бездны.

— Застава, в ружье!

Я даже обрадовался, поняв наконец, в чем дело, вскочил, не открывая глаз, протянул руку, схватил штаны, лежавшие рядом на табуретке, рванул их на себя, крутнул портянки, сунул ноги в сапоги и вскочил. На потолке горели все плафоны. В дверях стоял дежурный по заставе сержант Поспелов и собирался третий раз подать команду. Все пограничники топтались возле своих коек. Мой сосед Костя Кубышкин, еще не проснувшийся, ловил штанину, никак не мог попасть в нее. И я понял, что проснулся не позже других, и еще успел удивиться, каким долгим может быть одно-единственное мгновение перехода от сна к бодрствованию.

— Застава, строиться! Без оружия!

Я облегченно вздохнул: если строиться да еще без оружия, значит, ничего особенного не произошло и можно не слишком торопиться. Я даже чуток обиделся, что без нужды подняли в такую рань. Хотя что такое рань, а что позднота, совсем уж забыл за два года службы. Дома я мог спать только по ночам, да и то если ложился попозже. Здесь спал преотлично в любое время. Обычно на заставе с этим не обижали: положено восемь часов — начальник заставы сам следил, чтобы не было недосыпов. Он говорил, что это необходимо для боеготовности. Да и все мы понимали: какая бдительность, если идешь и зеваешь? Но тот же самый заботливый начальник заставы время от времени становился неузнаваемым: поднимал «в ружье» и днем и ночью, устраивал нам, невыспавшимся, долгие кроссы в полном боевом. Странно было: машины стояли во дворе под навесом, а мы бегали как ненормальные по горным дорогам. Это в наш-то век техники?! А начальник опять говорил: для боеготовности. «Техника техникой, — говорил он, — а что как она сломается?»

Обычно мы как бы предчувствовали приближение таких периодов учебных тревог. Есть, например, у птиц биологические часы. Почему же человеку не выработать у себя что-то подобное? Обычно тревоги врасплох не заставали. А эту я начисто прозевал. И, вслед за всеми выбегая на плац, не в силах успокоиться от неожиданности, все чувствовал какую-то внутреннюю дрожь. Но, увидев старшину, непривычно мятого, тоже невыспавшегося, и начальника, застегивающего китель, я понял, что тревога всех застала врасплох, а значит, она все-таки настоящая. И это вдруг успокоило, и сонная вялость улетучилась, будто перед этим спал все свои положенные восемь часов. И я увидел небо, чуть розовеющее над морем, и одинокую тучу со слабо подсвеченной нижней кромкой, и влажную от ночного тумана крышу навеса, под которым уже гудел стартером наш заставский «зис».

— Пожар на седьмом участке! — коротко сказал, как скомандовал, начальник заставы. — Забрать топоры, лопаты, весь инструмент, какой есть. Бегом!

Теперь и совсем все стало ясно. Ясно и спокойно. Недаром еще Суворов говорил: каждый воин должен понимать свой маневр. Понимаешь — значит, знаешь, что делать, значит, ты смел и инициативен. Мы разбежались по двору и через пару минут все уже были в кузове машины, вооруженные, словно какие повстанцы, кто чем. Но это, наверное, только со стороны так показалось бы, каждый из нас знал свое противопожарное оружие не хуже боевого и был полой уверенности в окончательной победе.

Машина вылетела за ворота и помчалась по знакомой дороге к вышке. Мы вытягивали головы в надежде увидеть впереди огонь и дым, но ничего не видели, разве только белесый туман над дальним сосняком.

Остановились неподалеку от того места, где накануне искали гильзу.

— За мной! — крикнул начальник заставы, выскочив на дорогу.

Мы побежали за ним привычным темпом кросса, бежали молчаливой толпой, лавируя между сосенок и колючих кустов и недоумевая: где же он может прятаться, этот пожар, если не видно ни огня, ни дыма?

Но оказалось, что были и огонь, и дым, что во всем виноват ветер, гнавший их в другую сторону — под обрыв. Правда, и того, и другого было настолько мало, что казалось, один пограничный наряд, с остервенением топтавший дымившуюся землю, вполне с ними справится. Но и после того, как мы все кинулись на поляну, дыма не убавилось, он все сочился из сухой травы, из-под кустов. Мне даже показалось, что его стало больше, и я крикнул об этом старшине, который топал рядом, не жалея своих хромовых сапог.

— Дыма больше — огня меньше, — крикнул он. — Глядите за струйками, которые без дыма!

Я не понял, о чем он говорит, и остановился с очередным вопросом. И тут сам увидел огонек, струйкой метнувшийся к ближайшей сосне. Он был настолько мал, что я не придал ему значения. Но, вспрыгнув на сосну, огонек тотчас превратился в огонь, побежал по сухой коре. Я сбивал его сапогами, бил по коре лопатой, но он был проворней меня, ускользал на другую сторону ствола и там забирался выше. И тут я почувствовал настоящий страх. Подумал, что вот сейчас огонь вспорхнет в крону, и тогда его не достать никакой лопатой — побежит по верхушкам, не догонишь. И, совсем не отдавая себе отчета, кинулся на сосну, сбивая огонь, чем только мог, даже рукавами своей мигом почерневшей куртки. Я прыгал возле сосны, удивляясь тому, что никто не бежит ко мне на помощь. Мне казалось, что тут у меня самая главная позиция.

Уже потом, когда мы, черные, неузнаваемые, покуривали в стороне и, поглядывая на обгоревшую поляну, радостно вспоминали эпизоды этой короткой схватки, до меня вдруг дошло, что у каждого была своя главная позиция. Поэтому мы и справились с пожаром, что каждый осилил его на своем месте. Так, наверное, бывает в бою: побеждают только тогда, когда побеждают все. Нет в бою не важных позиций, потому что, через любую может просочиться враг.

Всходившее над морем солнце румянило все вокруг. Даже лицо старшины, с грустью оглядывавшего наше обмундирование, выглядело в розовом утреннем отсвете вполне жизнерадостным.

— Ох уж этот седьмой участок! — вздохнул старшина.

И только тут до меня по-настоящему дошло: не слишком ли много событий для одного места? Случайны ли совпадения? Я встал, оглядываясь, и вдруг увидел за обгоревшим кустарником у подножия большого камня черное пятно ниши. Раздвинув кусты, заглянул внутрь. Ниша была неглубокой, в ней лежала россыпь сухой пыльной щебенки. Хотел полезть туда, в эту нишу, да посмотреть. Но тут услышал команду:

— Застава, строиться!

Едва мы вернулись на заставу, как началась обычная наша круговерть, еще ускоренная тем, что старшина определил коротко и ясно: «Привести себя в порядок». Дома такое событие, как тушение лесного пожара, каждого из нас на неделю выбило бы из колеи. Свалив испачканную, порванную одежду на многотерпеливых мам и бабушек, мы ходили бы в кино, пили лимонад или еще что-нибудь, пропускали уроки в школе. Здесь на всё старшина дал два часа. А кому, согласно боевому расчету, надо было на службу — и того меньше.

А потом пришла Таня, подозвала меня к калитке, сказала обиженно:

— Вы что же, заб-были?

— О чем? — взволновался я. Не столько тем, что мог что-то забыть — это со мной бывало, — сколько ее тоном, заставившим меня судорожно соображать: не пообещал ли вчера чего лишнего.

— Там уже м-мальчишки начали к-копаться, а вы все тянете.

— Я тяну?!

Мне хотелось сказать, что сегодня такой день — не до раскопок, но устыдился: ведь и в самом деле не вспомнил о них. К тому же меня обеспокоили эти мальчишки. Разве их теперь остановишь? Найдут старый окоп, разроют, расхватают все…

— Погоди, Танюша, — сказал я, с нежностью погладив ее по плечу. И, даже не обратив внимания на ее округлившиеся от такой фамильярности глаза, побежал в канцелярию.

Начальник и теперь оказался на высоте. Ничего не сказал, только поморщился, когда я напомнил об обещанных на сегодня раскопках. Посмотрел какие-то свои записи и махнул рукой: