Тропа Кайманова - Анатолий Чехов

Оставалось ждать... Чего? Что может измениться в его положении? Что последует за первым действием спектакля? Да и будет ли второе?

...Проснулся Яков, когда уже стемнело.

На небе горели лучистые звезды, которые он видел в проеме арочного входа в подземелье. Заметно похолодало.

По приглушенным шумам Яков понял, что лагерь не спит. По крайней мере, большая часть бандитов гомонила, доносились отдельные голоса, шорох шагов.

«Что их тревожит? Может, наши на подходе? По времени капитан Рыжаков с отрядом должен быть близко, если только не задержался в пути, гоняясь за какой-нибудь бандой».

В неясный шум, фырканье лошадей, шорох осыпающегося песка ворвался вдруг свист настройки приемника, громкий голос Левитана: «...полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизии...» Снова свист, обрывки фраз, из которых Яков только и расслышал: «...тринадцать тысяч пленных...» Голос тут же забила морзянка, снова донесся свист настройки. Совсем неподалеку кто-то грязно выругался по-русски. Яков узнал голос Флегонта.

— Тише, — сказал на курдском Аббас-Кули. — Услышит...

Все смолкло. Сна у Якова как не бывало.

«Радио слушают! Какое-то важное сообщение. Видно, оно и вызвало переполох», — мелькнула догадка.

Как важно бы сейчас узнать, что делается на фронтах! Скорее бы понял, ради чего пожаловала сюда банда Флегонта. Тогда и с этим отребьем иначе заговорил. Не послышалось же ему, в конце концов: «...полностью разгромлены... Тринадцать тысяч пленных...» Чьих пленных? Ясно, немецких... Что же происходит на фронте?

До самого рассвета Яков не сомкнул глаз в надежде услышать еще что-нибудь. Но радио больше не включали, а может быть, приемник перенесли подальше от него.

Сейчас, поев и отдохнув, Яков чувствовал себя вполне сносно, только боялся очередного приступа малярии, но и малярия, кажется, оставила его. Перед рассветом, согревшись, он не заметил, как снова задремал. Проснулся от громкого знакомого голоса: кто-то звал его по имени. Еще не сообразив, кто бы это мог быть, Яков крикнул:

— Барат, ты, что ли?

— Ёшка-а-а-а!.. Я-а-а!.. Барат! Ага, что я говорил! Здесь Ёшка!

Послышались тупой удар, ругань, голос истошно вопившего Барата:

— Ёшка-а! Наша взяла! Победа в Сталинграде!..

Снова донеслись звуки ударов.

Так вот оно что! Яков вскочил на ноги, но путь ему преградили бандиты с немецкими автоматами в руках.

Стиснув зубы, Яков ждал: сейчас прозвучит выстрел — и оборвется жизнь Барата. Но никто не стрелял.

— Барат! Ты живой?! — с тревогой крикнул Яков.

— О-ой!.. — донесся приглушенный голос Барата. Яков сделал движение к выходу, его остановил часовой.

— Руих![34] — произнес он по-немецки, но с акцентом. Второй добавил по-курдски:

— Кричать нельзя.

«Значит, — подумал Яков, — кто-то из бандитов Аббаса-Кули немного знает немецкий».

И, чтобы проверить свое предположение, сказал часовому:

— Позовите вашего начальника.

— Обер-лейтенант! — крикнул тот.

— В чем дело? — отозвался откуда-то из глубины Флегонт.

Часовой что-то сказал ему. Яков со своими ограниченными познаниями в немецком языке ничего не разобрал. Однако главное понял: Флегонт — кадровый офицер.

— Я пойду, — раздался голос Аббаса-Кули. Он говорил по-курдски.

— Не забывай, что отрядом командую я. Идем вместе, — также по-курдски ответил Флегонт.

— Хорошо.

Они спустились в подземелье, остановились перед Яковом.

— Что скажет наш уважаемый гость? — спросил Аббас-Кули.

— Приведите Барата, — потребовал Яков.

— Ты уже ставишь условия? — Флегонт удивленно вскинул брови и неожиданно легко согласился: — Хорошо, приведите.

Аббас-Кули только зло сверкнул глазами.

«Значит, бандиты Аббаса-Кули подчинены Флегонту», — отметил Яков.

Конвоиры ввели в подземелье Барата. Под глазом у него наливался чернотой фонарь, кисти связанных рук в ссадинах, но выглядел он вполне здоровым, настроен по-боевому, что было достойно удивления, если учесть марш, который пришлось совершить ему от аула Карагач.

— Жив! — с облегчением проговорил Яков, опасавшийся, что горячность Барата здесь, в стане врага, окажется для него гибельной.

— И ты, я вижу, живой! — радостно отозвался Барат. — Молодец, Ёшка, что свою форму надел: теперь опять военный.

Верный Барат и не подозревал, откуда взялась в пустыне военная форма командира-пограничника.

Якову хотелось сказать ему: «Понимаю, попал ты из-за меня, но почему не остерегся? Куда торопился? Теперь мы оба у лютых врагов и не известно еще, как выберемся...»

— Ай, Ёшка, — прервал его мысли Барат, — не сказал я тебе, Абзал тоже здесь и тоже живой!..

— Видишь, Кара-Куш, вы все живы, — вкрадчиво произнес Аббас-Кули.

— Попрошу привести сюда и Абзала, — потребовал Яков.

— Герр обер, — с деланным изумлением произнес Аббас-Кули, обращаясь к Флегонту. — Что я слышу? Оказывается, это мы попали в НКВД, а не НКВД к нам!

Флегонт, не отвечая ему, распорядился:

— Приведите!

Спустя минуту один из бандитов ввел в подземелье Абзала.

Крайне напуганный, он обрадованно забормотал молитву, увидев вместе Якова и Барата.

— А теперь я хочу говорить только с вами, господин обер-лейтенант. Без свидетелей.

— Аббас-Кули, проверь посты на крепостном валу, — давая понять, что спектакль продолжается, сказал Флегонт. Но в голосе его звучал не только наигрыш.

Понял это и Аббас-Кули. Взглянув на Флегонта, он, едва скрывая охватившую его озабоченность, вышел из подземелья.

Враги шли на переговоры — это уже немалый выигрыш!

В подземелье остались Флегонт с Яковом да у входа двое безмолвных часовых с немецкими автоматами наперевес.

— Надеюсь, тема переговоров понятна, господин обер-лейтенант? — спросил Яков.

— Что ты предлагаешь?

— В вашем положении самое разумное сдаться в плен.

— Кому?

— Пока мне... И чем скорее, тем для вас лучше.

Флегонт не удивился предложению Кайманова. Некоторое время он изучающе глядел в лицо Якову, что-то обдумывал.

— А гарантии?

— Никаких. Но добровольная сдача в плен даже с такими «заслугами», как у вас, оставляет надежду на жизнь.

— Тогда зачем мне, командиру отряда в сто сорок сабель с достаточным количеством пулеметов и боеприпасов, сдаваться в плен?

— А что вам остается делать? Проиграна не эта ваша операция. Вы еще поскачете и постреляете. Проиграно главное: ваша ставка на падение Сталинграда! А это, считайте, почти все.

— «Почти» все же остается, Яша, — спокойно сказал Флегонт.

— Ненадолго. Сталинград выстоял. И война теперь покатится обратно. Может, победа придет не завтра и не послезавтра, но она обязательно придет. А вам решать сегодня, где вы окажетесь, когда рухнет ваш проклятый рейх.

— Подумаю, подумаю, Яша. Спасибо, что предупредил, по-доброму, по-родственному, — с иронией отозвался Флегонт. — Я тебя принял, как родного. Ты мне правильные слова говоришь, предупреждаешь. Не первый раз выручаешь. Я знаю, следы мои в ауле Карахар и на кладбище Даугана мимо твоих глаз не прошли... Ты меня пощадил, не стал догонять, пришла и моя очередь тебя выручить...

— Ну это совсем не так было, — возмутился Яков. — Там давность следа была больше полсуток при таком движении на дороге...

— Понимаю, понимаю... — Флегонт усмехнулся. — А кто поверит? Все скажут: «Знаменитый следопыт Кара-Куш все следы узнает, кроме следов своего бывшего отчима».

Яков решил не отвечать.

«Ну это вам так не удастся, господа хорошие», — подумал он.

О следах Флегонта он докладывал полковнику Артамонову, записал свои предположения в журнале службы Дауганской заставы. Мордовцев границу не нарушал, появился из тыла, в тыл и ушел. Кайманов мог просто ошибиться, зная о том, что Мордовцев репрессирован... До сих пор в следах не ошибался...

Все это мгновенно промелькнуло в мозгу Якова. Он понимал, что логика в словах Флегонта все-таки есть.

— Вот когда поглядишь попристальнее, Яша, — продолжал Флегонт, — что кругом тебя делается в мире, душа заходится!.. Несчастные люди! Такую беду, такие мучения свалили на свои головы! Каждый гребет к себе, а что получает? Три аршина земли и два в глубину... Возьми меня... Только и узнал человеческое счастье, когда несколько лет с Глафирой Семеновной пожил.

Яков впился ногтями в ладони: такое кощунство в лирическом тоне и святой бы не выдержал.

Флегонт понял, что хватил лишнего, но говорил он, видимо, искренне. Лицо его впервые за все время, что знал его Яков, показалось вдруг старым и усталым, как будто Мордовцеву сразу прибавилось с десяток лет. Доконало-таки его известие об окружении фашистских армий под Сталинградом!

— Серебро в голове, это уже повестка с того света, — продолжал Мордовцев. — Говорят, готовясь к смерти, твори добро...