Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф

Бесшумными шагами подошли мы к светлому полукругу. Там сидел человек. Голова была седая. То был Кастро. Он качался над золою. Он оплакивал нас.

Он вздрогнул, когда я положил руку ему на плечо. Но взглянув на меня, опять безрадостно уронил голову.

— Вы от них ускользнули, Кастро? — спросил я.

— Сеньор, вот я. Смотрите — вот я, Томас Кастро.

Серафина, растроганная, ласково стала ему рассказывать, как мы волновались за него и как рады, что он с нами, цел и невредим.

Но он только неутешно стонал. Не подымая на нее глаз, он пробовал наспех свернуть цигарку. Обыкновенно он очень ловко справлялся одной рукой с этой задачей; но теперь пальцы его тряслись, колени прыгали; он только рассыпал табак и уронил маисовый листок. Серафина нагнулась, подняла и быстро свернула ему.

— Возьми, amigo, — сказала она.

Он, как онемелый, смотрел на нее выкатив глаза и вдруг вскочил:

— Вы — сеньорита! Вы — для жалкого старика. Вы разбиваете мне сердце.

И он тихо начал склоняться перед ее темной фигурой, пока его лоб не стукнулся о каменный пол.

— Эсселенсия, простите меня. Но… нет, мне нет прощения. О, глупый старик…

Он погрузил руку в пепел и с нечленораздельными причитаниями высыпал полную горсть на седые волосы.

В удивлении Серафина прошептала:

— Что ты сделал?

Он готов был простереться у ее ног, но моя рука схватила его за шиворот, безжалостно встряхнула его и с силой усадила на место. Он простонал.

— Ужас! Позор! Проклятие! Я вас выдал!

Серафина, не колеблясь, успокоительно сказала:

— Томас, я не верю.

Он качался и бил себя кулаками в грудь. Затем, схватившись за волосы, замер. Проходили минуты. У меня кружилась голова от усилий, которыми я заставлял себя думать, что едва уловимый шепот в пещере — не шепот, а призрак шепота — мне только чудится. И вдруг сразу настоящий голос — голос Кастро — прорвался бурным водоворотом.

Он в самом деле вышел за водой. Солнце только что взошло. Лучше бы ему не видеть этого рассвета. Он на коленях напился из ключа и только собрался наполнить флягу — как вдруг услышал шорох и, подняв голову, увидел двух человек, молча опиравшихся на свои винтовки. Они стояли прямо над ним. Он их узнал: один был Эль-Рубио — Рыжий, а другой, маленький — был Хосе, Косой Хосе.

Внезапным и мощным усилием воли он заставил себя сохранить самообладание и не кинулся вниз к пещере, а спокойно снял сапоги и стал полоскать ноги. Но голова его горела в огненном вихре.

Он не знал, откуда явились эти двое. Они могли быть гонцами из Рио-Медио в Гавану.

Он вспомнил, что нашу лодку прибило к берегу и решил в случае необходимости, сказать пиратам, что мы двое потонули.

Эль-Рубио первый приступил к нему с допросом — очень нагло. По его многозначительным перемигиваниям с косоглазым товарищем, Кастро убедился, что его рассказу поверили. Они и сами-то едва не утонули, преследуя "проклятого шпиона". Узнав из их переговоров, что шхуна вошла в бухту, Кастро начал обуваться, хотя давно потерял надежду улизнуть от негодяев.

Шхуну буря ночью загнала сюда, и они оставили ее в печальнейшем виде на мели. Однако она не повреждена, и часть команды приготовляется ее снять. Лодку нашу увидели наутро перевернутою вверх дном. У берега нашли сломанную мачту, парус, серый шерстяной платок и мою фуражку. Решили что лодка разбилась о скалы при входе. Казалось весьма возможным, что мы под ней утонули. Кастро поспешил подтвердить правильность их догадок и прибавил, что сам спасся, уцепившись за киль перевернутой лодки.

— Мануэль обрадуется, — злобно засмеялся Эль-Рубио. Потом долго никто не говорил.

Эль-Рубио сидел, скрестив ноги, и следил за Кастро глазами василиска. Но Кастро клялся и божился, что не испытывал ни капли страха. Чего было бояться? Смерти? Но на что ему жизнь, ему, старому бобылю? Он думал склониться над водою и незаметно заколоть себя кинжалом. Те подумают, что он упал нечаянно, а мадонна, зная его набожность, простит ему грехи, после недолгого испытания в чистилище.

Самоубийством это не было бы: ведь все равно Мануэль его казнит, а Богу не могло быть угодно, чтобы перед смертью верного Кастро терзал такой дьявол, как Мануэль. Вдруг Эль-Рубио вскочил на ноги и сказал:

— Ну, Хосе!

Эти трусы боялись его кинжала. Ведь их было только двое на одного. Отступив на пару шагов, они приказали ему идти вперед. Он им бросил в ответ крепкое словцо. Все трое напряженно ждали, наконец Эль-Рубио прошипел сквозь зубы:

— Внимание, Хосе! Целься! Перебьем ему ноги и вырвем жало у старого скорпиона.

У Кастро кровь текла в жилах все так же спокойно, но вместо того, чтобы вонзить кинжал в свою грудь, он спросил, куда они его поведут, если он послушается.

— К Мануэлю, нашему атаману. Он рад будет тебя обнять перед твоею смертью, — ответил рыжий, вскинув ружье на плечо. — Вперед! Марш!

— И я пошел, сеньорита.

Сердца наши ныли от его усилий придать голосу твердость, от невозможного дрожания седой головы, от подавленных всхлипываний между словами. Он горячо желал убедить нас, что думал лишь о нас, не подозревающих опасности в нашем подземелье. Он хотел спровоцировать этих трусов на выстрел, который послужил бы нам предостережением. Убить себя он всегда успел бы. Но еще оставалась надежда улизнуть по дороге, нырнуть в ущелье, спрятаться в зарослях. Но удручающий вид открывшейся перед глазами равнины, сломил его силы. Шаги его сторожей гулко раздавались за спиною. Он направился к краю пропасти… и вдруг, подняв голову, увидел поднимавшуюся прямо на него из оврага толпу лугареньос. Самое время было вызвать выстрел. Повернувшись, он бросился бежать через равнину к купе деревьев в отдалении.

Но никто не стрелял. Он услышал только взрыв ругани и глумления: "Живей, живей, Кастро!" — и они побежали за ним вдогонку. Он увидел машущего руками Мануэля и повернул налево кругом — обратно к ущелью.

Равнина огласилась яростными криками. То был бег взапуски, а целью была пропасть. И он ее достиг.

Полагаю, ему трудно показалось умереть, расстаться с солнечным теплом и вкусной едой на земле.

— Как бы то ни было, — сказал я, — мы можем дорого продать наши жизни. Он будет защищать со мною доступ в пещеру. Мы вдвоем можем продержаться до тех пор, пока их трупы не завалят проход.

Он вскочил. Облако пепла вздыбилось под его ногами, и с безумным хохотом он исчез в темноте.

— Их тела… Их тела… Ха-ха-ха…

Хохот замирал, и тут я понял, что означала та иллюзия призрачного шепота, дрожавшего под сводом. Свет земной, и вместе с ним людские голоса, угасли на пороге вечной тьмы и тишины, в которой мы были заперты, как в склепе. Неумолимая смерть стояла меж нами и вольным простором мира.

Глава IX

— Их тела, вы говорите — их тела… Ха-ха. Нет, наши тела… — И Кастро убежал вглубь пещеры.

Серафина сжала мою руку.

— Хуан, — вместе до конца.

Я знал сам. Мне не надо было слышать ни хохота Кастро, ни возгласа Серафины. Мы не могли продать наши жизни дорого. Нет. Лугареньос не спустились бы к нам, пока мы живы. В пещеру они зашли бы разве только взглянуть на наши трупы. Отсвет от их костра упал на порог.

"Кастро, Кастро", — гулко разносился по ложбине голос Мануэля. Он кричал в десятый, в двадцатый раз. Ждал, покуда эхо замрет, — и вкрадчиво звал: "Ты слышишь ли меня, Кастро? Ты моя жертва. Я тебя люблю, Кастро, за то, что ты моя жертва. Я сложу песню о тебе. Выйди, Кастро… Не хочешь. Значит, мертвые — могилам, живые — пирам".

Серафина тихо сидела на камне. Отблеск света покоился на ее коленях, на лице, на куче остывшей золы у ног. Но Кастро с новой надеждой повернулся ко мне:

— Vaqueras, роr dios![45] Как я раньше не подумал о них!

Да, оставалась надежда на ковбоев. Я не знал, каковы были их отношения с лугареньос, во всяком случае не дружественные. И у них не было причин ненавидеть меня или Кастро. Они могли бы, узнав как-нибудь о нашем положении, дать знать в гасиэнду, и тогда Энрико со своими неграми выручил бы нас. Мы должны поочередно караулить у порога и, заслышав копыта или разговоры пастухов, дать знать о себе. Но когда их можно ждать? Кругом не чувствовалось близости стада.