Запоздалые истины - Станислав Родионов

Рябинин сел за стол, предвкушая радость от дешифровки этих мыслей. Конечно, много глупости; конечно, много банальности... Да ведь и крупицы золота тоже моют в пустом песке. В конце концов, свобода состоит не в том, чтобы ничего не делать, а в том, чтобы делать с охотой...

В дверь поскреблись. Он знал, что будут стучаться, скрестись, заглядывать и заходить. Но мимолетно, как к отпускнику.

— Да-да! — весело крикнул Рябинин.

В приоткрытую дверь заглянул, как ему почудилось, снежный ком. Но под комом розовело девичье лицо — за снег он принял белизну огромной меховой шапки. Из-под нее с живым любопытством смотрели темные большие глаза, ожидая вопроса.

— Вам кого?

— Вы следователь Рябинин?

— Да.

Ему показалось, что в ее глазах прибыло любопытства. Но он мог и не разглядеть — далеко они были, ее глаза. Девушка же молчала, белея головой в темном проеме двери.

— Что вы хотите?

— Посмотреть на вас.

И она пропала, словно ее и не было. Нет, была — почти неуловимый запах тех тончайших духов, которые берегут для театра, дошел до него, может быть, несколькими молекулами. Это заглядывание Рябинина не удивило — заглядывали. Чтобы увидеть следователя с лупой в одной руке и с пистолетом в другой.

Он развязал папку и вытянул из почти спрессованной бумаги какой-то листок. Первая запись, как хорошая шифровка, ввела его в тихое раздумье.

«Т. Т. есть умень. пол. уд. от любого т., к. б. он ни был».

Сокращения, буквы, намеки... Не язык, а кабалистика. Но он знал эти сокращения. «Т. Т.» означает «творческий труд». «Пол. уд.» — «получать удовольствие»... Минуты пошли, перекладывая иероглифы на мысль, которая вышла цельной, может быть, даже и мудрой: «Творческий труд есть умение получать удовольствие от любого труда, каким бы он ни был».

Дверь открылась без стука, невесомо и медленно, так медленно, что Рябинин успел подумать о визите кого-нибудь из коллег. Но огромная шапка снежной белизны теперь у порога не задержалась — девушка прошла на середину кабинетика. На ней была пушистая шубка из того же меха, что и шапка. И в руках сумочка светлой кожи, вроде бы тоже отороченная белым мехом — или Рябинину захотелось, чтобы она была им оторочена для полноты образа. Незнакомка сложила руки на груди, и ее сумочка повисла выжидательно. Девушка молчала, разглядывая следователя странным, каким-то изумленным взглядом, точно увидеть его тут не ждала, а если и ждала, то совсем-совсем другим.

Рябинин, чуть сбитый этим взглядом, непроизвольно поправил галстук:

— Слушаю вас.

— Мне нужно поговорить.

— Обратитесь в канцелярию.

— Но я хочу поговорить с вами.

— Почему именно со мной?

— Бывает, что хочется с человеком поговорить...

— Бывает, — согласился Рябинин. — Пройдите в двенадцатую комнату, там сейчас принимает заместитель прокурора.

Но она не шевельнулась — стояла, как полярный мишка на льдине, который услышал гул самолета.

— Вы меня не поняли? — спросил Рябинин.

— Это вы меня не поняли.

— Что я не понял?

— Я хочу поговорить с вами.

— А я отсылаю вас к человеку, который специально посажен для разговоров.

— Мне казалось, что следователи обожают беседовать.

— Да, по уголовным делам.

— У меня как раз уголовное дело.

— Какое?

— Я убила человека.

— Садитесь, — машинально предложил Рябинин, подавшись вперед, как птица перед прыжком в воздух.

Она села, расстегнув свою теплейшую шубку.

— Кого, где, когда?.. — быстро спросил он, впиваясь в нее взглядом.

Этот взгляд, уже независимый от него, скрестился с ее взглядом, веселым и нагловатым.

— Неужели вам нечего делать? — спросил он чуть не обидчиво, теряя прилившую было энергию.

— Я пошутила...

— Нашли чем шутить, — буркнул Рябинин, отключаясь от нее, после чего девице оставалось только встать и уйти.

— Извините, но я была вынуждена. Вы же не хотите со мной говорить...

Ее милое упрямство заинтриговало Рябинина. В конце концов, в свободный день можно позволить себе десятиминутный разговор с этим белым лукавым медвежонком. Ведь с чем-то она пришла? Коммунальная свара, пьющий муж или неполученные алименты? Да нет, тут что-нибудь потоньше и посовременнее. Например, раздел дачи, спор из-за автомашины или кража диссертационного материала...

— Ну так что у вас? — сухо спросил Рябинин.

— У меня ничего.

— О чем же вы хотели поговорить?

— Да о чем угодно.

— Как это о чем угодно?

— Разве вам не хочется поговорить с интересным человеком?

Хотелось ли ему поговорить с интересным человеком? Да он искал их, интересных людей, он тосковал по ним, по интересным людям... И если приходил свидетель с отсветом на лице ума и любопытства, Рябинин допрашивал его скоро, лишь бы сделать дело, и затевал бесконечный разговор к тихой радости обоих. Вот только не часто приходили эти интересные люди — виделись они ему чаще; и тогда было отрешение, как отрезвление; и наступало новое ожидание их, интересных людей.

Рябинин разомкнул шариковую ручку, придвинул чистый листок и записал не спеша, нормальными буквами, поскольку допроса не было:

«Должны же, черт возьми, существовать прекрасные люди, коли я их себе представляю».

Он осмотрел выведенные слова... К чему «черт возьми»? И ведь думал о людях интересных, а записал о прекрасных... И что о них думать, когда интересный человек сам пришел в кабинет и ждет его внимания...

— Боюсь, что разговора у нас не выйдет, — деланно огорчился Рябинин.

— Почему?

— Я не люблю нахалов.

— Я всего лишь элементарно раскованна...

— Вот я и говорю. И потом, мне с вами будет неинтересно.

— Со мной? — радостно удивилась она.

— Вы неинтересный человек, — бросил ей Рябинин поэнергичнее в лицо, в надменную улыбку.

— Почему вы так решили? — не дрогнула ее улыбка.

— Долго объяснять.

А мог ли он объяснить? Те волны, нашептавшие брошенную им мысль, были понимаемы только им. Да и правильно ли понимаемы? Ну, будет ли интересный человек одеваться с такой шикарностью? Захочет ли интересный человек кропить себя в рабочий полдень французскими духами? Будет ли у интересного человека такое спесивое лицо и такой самодовольный голос?

— Я вам не верю, — лениво, а может быть, томно отбросила она неприятное обвинение.

— Почему же не верите?

— Я молодая женщина...

— Но я уже не молодой.

— Я недурна...

— Зато я в очках.

— Я говорю по-английски.

— А я и по-русски ошибки делаю.

— Я играю на пианино...

— А я и на однострунной балалайке не сыграю.

— Я училась фигурному катанью...

— А я и простому, прямолинейному не учился.

— В конце концов, у меня высшее образование и я хороший специалист по криогенным установкам...

— А я ничего не понимаю в этих установках, и мой холодильник до того разболтался, что ходит по кухне.

— Что вы всем этим хотите сказать?

— Только то, что сказал, — нам с вами совершенно не о чем говорить.

Она, словно разрешая недоумение, медленно сняла свою могучую шапку — и открылось лицо, ничем не придавленное сверху...

Рябинин смутно отличал симпатичность от красоты. Возможно, она считалась бы- красавицей, не коробь ее губы жесткие знаки надменности. Темные волосы и короткая, почти спортивная стрижка. Большие серые глаза, которые она то прищуривала, то расширяла, словно хотела испугать следователя. Арочки выщипанных бровей. Тонкий, стремительный носик. Белые худощавые щеки. Крашеные губы, казалось, куда-то тянутся — грешные губы. Она была бы красива, не коробь эти губы жесткие знаки надменности. Впрочем, знаки могли видеться лишь Рябинину.

Ей было лет двадцать пять.

— Вероятно, вы встречаете людей по одежке, — она расширила глаза, и те заиграли стеклянным блеском.

Странная гостья каким-то чутьем уловила источник его неприязни — не женским ли? Но она забыла про лицо, которое ярче любой одежки.

— Кстати, встречать по одежке не так уж глупо, — улыбнулся Рябинин.

— Внешность обманчива, Сергей Георгиевич.

Знает его имя... Могла спросить в канцелярии. Но зачем? Чтобы поговорить.

— Обывательская сентенция.

— Почему обывательская?

— Потому что внешность никогда не обманывает, — загорелся Рябинин, ибо задели его любимое человековедение.

— На шубу мою смо́трите, — усмехнулась она.

— Внешность — это не только шуба.

— Что же еще? Форма мочек ушей?

— Лицо, глаза, мимика, манеры... Для следователя внешность не бывает обманчивой. Да и слов вы сказали достаточно.

Почему он с ней говорит? Нерасшифрованные бумаги ждут его, как некормленные дети. Потому что она спорит, а он не привык бросать начатую работу, не привык отступаться от непереубежденного человека, будь он другом, преступником или вот случайно зашедшей девицей.