Сияние - Стивен Кинг

— Почти всю историю «Оверлука», приятную или неприятную, все равно, я обнаружил в альбоме для вырезок, он был в подвале — такой большой, в кожаном переплете, перевязанный золотым шнуром. Вы не знаете, чей это может быть альбом?

— Понятия не имею.

— Не может оказаться, что он принадлежал Грейди? Тому сторожу, который покончил с собой?

— Мистер Торранс, — сказал Уллман самым ледяным тоном, — я не могу ручаться, что мистер Грейди умел читать, не говоря уже о способности выкапывать разные гадости, которыми вы понапрасну отняли у меня время.

— Я подумываю, не написать ли об отеле «Оверлук» книгу, мне пришло в голову, что, если это действительно удастся, владельцу альбома хотелось бы, чтоб на первой странице ему выразили признательность.

— Думаю, писать книгу об «Оверлуке» крайне неумно, — заявил Уллман. — Особенно при вашей… э… точке зрения.

— Ваше мнение меня не удивляет. — Теперь головная боль прошла окончательно, та краткая ее вспышка оказалась единственной. Голова прояснилась, мысли выстроились по порядку, до миллиметра. Так Джек обычно чувствовал себя, когда особенно хорошо подвигалась пьеса или после трех порций спиртного. Оказывается, он забыл про еще одно свойство экседрина; как там у других, Джек не знал, но ему схрумкать три таблетки было все равно, что слегка поддать.

— Что пришлось бы вам по вкусу, — сказал он, — так это написанный по заказу путеводитель, который можно было бы бесплатно раздавать приезжающим в отель постояльцам. Чтоб там было полно глянцевых снимков восхода в горах и сопроводительного сладенького текста. А еще — раздел об останавливающихся в отеле колоритных личностях, разумеется, за исключением таких по-настоящему колоритных субъектов, как Дженелли с друзьями.

— Будь я не на девяносто пять, а на сто процентов уверен, что не потеряю работу, если выкину вас, — придушенно пролаял Уллман, — я сделал бы это сию же минуту, по телефону. Но поскольку у меня на пять процентов уверенности нет, как только вы повесите трубку… искренне надеюсь, ждать этого совсем недолго… я намерен позвонить мистеру Шокли.

— Вы же знаете, в книге будет чистая правда и ничего больше, — сказал Джек. — Нечего делать вид, будто это не так.

(Зачем ты изводишь его? Хочешь, чтобы тебя выкинули?)

— Мне плевать, если пятая глава будет про то, как папа римский трахает тень Девы Марии, — сказал Уллман, повышая голос. — Я хочу, чтоб духу вашего не было в нашем отеле!

— Это не ваш отель! — визгливо выкрикнул Джек и хлопнул трубку на рычаг.

Тяжело дыша, он опустился на табуретку. Теперь возник легкий страх,

(легкий? черт побери, еще какой!)

и совершенно невозможно было понять, зачем же он первым делом позвонил Уллману.

(Ты опять вышел из себя, Джек.)

Да. Да, точно. Какой смысл отрицать? Хуже всего было то, что Джек понятия не имел, насколько велико влияние этого дешевого хрена на Эла, — так же, как не представлял себе, сколько дерьма выбьет из него Эл по старой дружбе. Если Уллман и впрямь такой хороший, каким хочет казаться, и если он поставит перед Элом ультиматум «или он, или я», не придется ли Элу принять такое условие? Джек зажмурился и попытался представить себе, как скажет об этом Венди. Знаешь что, детка? Я опять потерял работу. На этот раз, чтобы найти, кого вырубить, пришлось преодолеть две тысячи миль телефонного кабеля Белла. Однако мне это удалось.

Он открыл глаза и обтер губы платком. Ему хотелось выпить. Черт, ему требовалось выпить. Чуть дальше на улице было кафе. Конечно, Джек успевал по дороге в парк быстренько хлебнуть пивка — только глоток, чтоб пыль улеглась…

Он беспомощно стиснул руки.

Вернулся вопрос: почему первым делом он позвонил Уллману? Лодердэйлский номер «Серф-Сэнда» имелся в маленькой телефонной книжке, лежавшей в конторе возле телефона, — с номерами водопроводчиков, стекольщиков, электриков и прочих. Джек переписал его на спичечный коробок после того, как поднялся утром, — мысль позвонить Уллману пышно цвела и сияла. Однажды, когда он еще пил, Венди обвинила его в том, что, стремясь к самоуничтожению, Джек не обладает тем нравственным стержнем, который вынес бы полностью расцветшее желание умереть. Отчего и создает ситуации, в которых это могли бы сделать другие, каждый раз отрывая кусок от себя и от семьи. Вдруг это правда? Не опасался ли Джек в глубине души, что «Оверлук» — как раз то, что требовалось, чтобы закончить пьесу, собрать все свое дерьмо и соединить? Может, он пытается остановить сам себя? Господи, пожалуйста, не надо, не попусти. Пожалуйста.

Он прикрыл глаза, и на темном экране изнанки век немедленно появилась картинка: рука, просунувшаяся сквозь дырку в черепице, чтоб вытащить гнилые болты, внезапный, похожий на укол иголкой, укус; собственный судорожный испуганный крик, разнесшийся в неподвижном равнодушном воздухе: Ах ты, мразь проклятая, сука!

Картинка сменилась другой, двухлетней давности: он, пьяный, спотыкаясь, в три часа утра входит в дом. Налетев на стол, растягивается во весь рост на полу, изрыгая проклятия, и будит спящую на диване Венди… Венди включает свет, видит его измятую, перепачканную одежду (драка на стоянке, которая, как смутно припоминает Джек, случилась несколько часов назад прямо на границе Нью-Хэмпшира) и засохшую под носом кровь. Моргая, как крот на солнышке, Джек тоже смотрит на жену, а Венди невыразительным голосом говорит: Сукин сын, ты разбудил Дэнни. Если тебе наплевать на себя, нельзя ли немного подумать о нас? Ох, да что с тобой говорить…

От телефонного звонка Джек вздрогнул. Он схватил трубку, вопреки всякой логике уверенный, что это либо Уллман, либо Эл Шокли.

— Ну? — рявкнул он.

— Сэр, вы говорили дольше, чем собирались. Три доллара пятьдесят центов.

— Мне придется сходить за мелочью, — сказал он. — Погодите минутку.

Он положил трубку на полочку, опустил оставшиеся шесть четвертаков и отправился к кассиру менять деньги. Все это Джек делал машинально, мысли, как белка в колесе, мчались по замкнутому кругу.

Зачем он позвонил Уллману?

Потому что Уллман поставил его когда-то в неловкое положение? Такое с Джеком случалось и раньше, и делали это настоящие мастера — конечно, Великим Маэстро оставался он сам. Просто, чтобы нагавкать на мужика, обнаружить его лицемерие? Джек не считал себя таким мелочным. Рассудок пытался уцепиться за альбом как за важную причину, но дело было не в альбоме. Шансов, что Уллман знает владельца, было не больше двух на тысячу. Когда Джек поступал на работу, Уллман отнесся к подвалу как к чужой, вдобавок до отвращения неразвитой стране. Если Джеку действительно хотелось выяснить, кто хозяин альбома, надо было позвонить Уотсону — его зимний телефон тоже имелся в конторской записной книжке. С Уотсоном тоже нельзя ничего знать наверняка, но с Уллманом — и того меньше.