В донесениях не сообщалось... - Сергей Михеенков

Понял я тогда, что находимся мы на большаке Калуга — Мосальск, и написал матери, где именно находимся и что, может быть, придется мимо родной деревни проходить, так что, может, и повидаемся. И приписал, чтобы накормила старика.

Наступила ночь. Не спится — душа горит. Задремал немного: мать перед глазами встала, что-то говорит мне, говорит, говорит, а я ничего понять не могу. Вроде как что-то об отце…

Вдруг — тревога. Построились, заслушали приказ: выступить по направлению к Сухиничам. Сердце мое колыхнулось: это ж совсем в другую сторону от моей деревни. Иду я в пыли, среди своих товарищей, сон свой вспоминаю и думаю: ну вот, мама, и повидались мы с тобой…

Сухиничи все разбиты. Вокзал в руинах. Долго в городе не задержались. Снова выступили. Шли долго. Вышли к деревне. Деревня большая. Людей нет ни души. Тишина. Ни курицы, ни кошки. Только ветер в застрехах гудит. Деревня стоит на двух холмах. Внизу ручеек. Деревня эта называется Холмищами. Миновали мы эту деревню и расположились в лесу.

Хорошо мне запомнилась та местность. За лесом протекала речка, за речкой поле ржаное, так, помню, горбом к горизонту и восходит. Вдали церковка виднеется. Вырыли блиндаж, накатали настил. Ждем дальнейших указаний.

И вот когда мы однажды собрались идти на кухню, к нашей землянке подошел обозник с длинной, до пояса, бородой. Оказалось, что это мой дядя Василий Евгеньевич! Вот было радости! В тот же день к вечеру получил я весточку от отца — письмо. Писал он уже из дому. Значит, не обманул меня майор из политотдела дивизии. Отец писал, что все хорошо, что добрался до дому благополучно.

Вскоре пришло письмо и от матери. «Сынок, — писала она, — приходил какой-то старичок нищий, передал от тебя записку. Я его накормила, напоила. Собрала тебе мешок сухарей. Сухари те вся деревня мне несла, когда люди узнали про твою записку. Пошла туда, в то место, которое ты в записочке означил, но там тебя нигде не нашла. Солдаты там были уже другие. Спросила я их, где же мне тебя, сыночек, найти. Они ответили: война, мол, мать, велика, где-нибудь воюет, может, рядом где, а может, и далеко уже… И тогда я развязала мешок с сухарями, которые мне для тебя, Васенька, вся Фенинка собирала, и все раздала им. Пусть, думаю, берут, пусть поедят вволюшку, сил поболе будет. Может, думаю, и моего сыночка какая-нибудь мать покормит вот так же…»

На войне, на долгих ее дорогах, часто нам навстречу выходили женщины. Старые и молодые. Выбегали девочки и совали в руки хлеб. Когда я брал этот хлеб, сердце мое запекалось болью. И всегда я испытывал огромную благодарность тем женщинам и вспоминал о матери.

— Был у меня немецкий автомат. Трофей. Модно тогда было щеголять немецким оружием. А достался мне тот автомат вот как…

Стояли мы тогда уже подо Ржевом. Из-под Сухиничей нас перебросили севернее. Полк пополнили — и туда.

Какое-то время, как всегда, стояли во втором эшелоне. Потом перебросили в первый. И сразу — на Вазузу, на тот берег. Переправились, помню, ночью. Батальон углубился в лес. Мы, связисты, разматываем катушки. За лесом показалось поле, за ним какая-то деревенька. Остановились. Новый приказ: окопаться в полный профиль на случай танковой атаки.

Танковая атака — дело серьезное. Начали спешно закапываться в землю. И усталости не чувствовали.

Пока было непонятно, где немцы. Из деревни они ушли сразу, как только увидели нашу колонну. Побросали все, даже кухню свою забыли. И вдруг по цепи: «Тихо сняться и уходить». Еще не рассвело. Возвращались по проводу. К утру вышли на опушку, подзаправились трофейными галетами и консервами. Уснули как убитые.

Утром наладили связь. Немцы из минометов постреливают. Время от времени бомбят переправу через Вазузу. Ни боеприпасов нам, на этот берег, ни продовольствия почти не поступало: так основательно немцы опекали переправу.

Выставили мы боевое охранение — отделение пехоты. Наш командир взвода и один связист ушли с боевым охранением к опушке леса. Время от времени я выходил с ними на связь и тут же докладывал начальству: все спокойно. И вдруг утром, чуть только рассвело, пропала связь с группой боевого охранения. Беру автомат и иду по нитке.

Иду через лесок. Вскоре обрыв нашел. Видимо, думаю, осколком перебило. Быстро зачистил, соединил. Только пошел назад, прямо над головой — автоматная очередь. Я залег, лежу. Тишина. А может, думаю, случайная очередь? Приподнялся, стал оглядываться, и тут пули ударили у самых ног. А когда я падал, успел приметить впереди неглубокую впадинку. Вроде как старая воронка. Пополз к ней. Тот, кто держал меня на мушке, сразу понял мой маневр и открыл частую стрельбу короткими очередями. Пули буквально из-под рук и ног вырывали землю, но — удивительное дело! — ни одна из них меня даже не задела. Видимо, стрелок был так себе. Однако пролежал я под его присмотром долго. Ладно, лежу. А у нас, у связистов, правило было такое: если связь нарушена, на повреждение должны выходить с обеих сторон. Гляжу, с той стороны бежит Григорьев, связист наш из боевого охранения. Я уже хотел было окликнуть его, но тут, боковым зрением, увидел, как в перелеске справа кто-то перебежал и тут же оттуда послышалось: «Хенде хох!» Я сразу и секанул туда очередью, так половину диска и выпустил. Григорьев, гляжу, тоже залег, только одна винтовка его с примкнутым штыком виднеется. Вылезает из кустов немец с поднятыми руками. Я не успел встать, а Григорьев его уже в живот штыком тычет. «Погоди, Григорьев! — кричу. — Надо его в штаб доставить».

Привели, а ротный нас и спрашивает: «А где же его оружие?» — «Не было, — отвечаем, — при нем оружия. Вот, одна граната была». Ротный недоверчиво посмотрел на нас. Будто мы его в нужнике поймали, этого немца… А сами думаем: а ведь и не заглянули в кусты, не поискали около. Заспешили со своим трофеем в штаб. Автомат-то немец где-то там бросил.

Отпустил нас ротный. Я тогда Григорьеву и говорю: «Будешь возвращаться, посмотри в кустах, поищи автомат. В меня-то он из автомата пулял. Так что он где-то там лежит».

Вечером встречаемся. Снимает с плеча немецкий автомат с полным рожком и протягивает мне: «На, — говорит. — Это твой. А другой у меня взводный отнял. Увидел два, дай, говорит, один». — «Как два?» — «Так. Там, в кустах, немец убитый валялся. С автоматом. Ты его, видимо, очередью уложил».

— Однажды ночью лежим в траншее. Немцы, слышно, что-то зашевелились. Начали резать из пулеметов по нашим брустверам. Ага, надо готовиться… Ждем атаки. И тут пошел дождь. Такой ливень, что через несколько минут на нас сухой нитки не осталось. И немцы сразу затихли. Один пулемет пострелял-пострелял еще и тоже прекратил. Видно, пулеметчик тоже вымок весь, сушиться пошел.