Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки - Гвен Купер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва она произнесла, вернее, выкрикнула эти слова, как башня стала оседать. Людской поток, двигавшийся по мосту, на минуту замер. Кто-то закрыл глаза, кто-то уронил голову на ладони, кто-то всхлипывал, а кто-то, не стесняясь, заголосил. У меня в глазах было сухо, внутри — пусто, а крик застрял в горле, когда я увидела, как новое отливающее бежевым пепельное чудовище поднялось в небо и стало сливаться с первым.
А первое тем временем уже доползло до края моста, и город пропал из виду.
— Ничего с твоими кошками не случится, — сказала Шэрон. — Они у тебя в квартире, они в безопасности, все обойдется. Вот увидишь, слово даю.
«Разбитые окна, — подумала я. — Разбитые окна и слепой кот».
— Сейчас в Финансовый квартал все равно не пропустят, — продолжила Шэрон. — Сегодня этот мост ведет только в одну сторону — обратного пути уже нет.
Обратного пути уже нет. Значит, я совершила что-то ужасное — безумную, бесповоротную и непростительную глупость: сама сбежала, а кошек бросила. Кошки дома одни. Они беззащитны. Это моя вина, моя вина, моя вина.
— Нам бы добраться до Бруклина, а там мы что-нибудь придумаем, — в голосе Шэрон послышалась нотка отчаяния. — Мы позвоним, найдем кого-нибудь, кто живет в твоем доме, — все обойдется.
Мы вновь повернули в сторону Бруклина. На сей раз не было уже никаких споров о том, что и как делать, когда мы доберемся до гостиницы. План был составлен без слов. Перед нами стояла только одна цель: выбраться из облака пыли и пепла, накрывшего нас в считаные минуты. Вскоре мы едва могли дышать и видеть хотя бы на шаг вперед. Мы сняли свои рубашки и повязали лица, чтобы хоть как-то процеживать воздух. В той онемевшей от бесчувствия части мозга, которая еще могла отстраненно думать, мелькнула мысль: какой все-таки странный этот мир — живешь, казалось бы, в самом технологически продвинутом городе на свете, но одна минута — и вот ты уже беженец из зоны военных действий, бредешь пешком среди таких же, как ты, спасая свою жизнь.
К тому часу, когда мы добрались до дальней стороны моста, наши кожа и волосы были серыми от пепла, а мы по-прежнему брели сквозь тучу. Мы прошли не одну милю. Ритм шагов отзывался в моей голове. Мои кошки. Мои кошки. Мои кошки мои кошки мои кошки… Где-то в Бруклине — к тому моменту я уже не понимала, где мы находимся, — у какого-то гаража стоял механик и выдавал проходящим мимо людям маски для лица. Мы кивками поблагодарили его: горло жгло от дыма, обрекая нас на бессловесность.
Наконец мы зашли так далеко, что Шэрон предложила идти уже не в гостиницу, а двигаться в сторону ее дома в Бэй-Ридж, который находился в десяти милях от офиса, но туда мы уже практически добрались.
— Побудешь у меня, — сказала она.
Я была благодарна, но благодарна скорее умозрительно, чем эмоционально. Я знала, что Шэрон делает доброе дело: куда бы я пошла и где бы спала, если бы не она? Но мне было уже все равно. Какая разница, где спать и куда идти, когда единственное, что было важно для меня, — вернуться назад.
Еще я хотела позвонить маме и сказать, что я в порядке, и дозвониться хоть кому-нибудь в моем доме, но мобильники молчали.
— Моя мама работает неподалеку от дома, там есть проводная связь, можно попробовать позвонить оттуда, — предложила Шэрон.
Судя по ее часам, было почти два часа дня, когда мы добрались до Бэй-Ридж. Мы шли уже почти пять часов. За это время мы забрели так далеко от Манхэттена, что стали привлекать недоуменные взгляды своими покрытыми пеплом телами. Улицы здесь были широки и опрятны, опрятными выглядели и жители. Про себя я отметила и этот порядок, и ошалелые взгляды, но внутри у меня ничего не отозвалось — все было так, как будто я ехала на заднем сиденье кеба, зная, что не имею никакого отношения к тому, что происходит за окном.
С той же отстраненностью я наблюдала, как мать Шэрон заключила ее в объятия и всплакнула у нее на плече, когда мы нагрянули к ней в офис. Другая женщина благоразумно провела меня в конец помещения. «Там есть ванная комната, если хочешь — можешь умыться», — с сочувствием сказала она. На мне были футболка без рукавов, капри и сандалии, но пепел обволакивал меня так густо, что понять, где заканчивается одна вещь и начинается другая, было почти невозможно.
Первый звонок, который я сделала, был маме, в школу.
— Спасибо тебе, Господи, наконец-то, — только и сказала секретарь, взявшая трубку, едва я дозвонилась. — Твоя мама в учительской. С ней кто-то из учителей, сейчас я скажу, что ты позвонила.
Последовала короткая музыкальная заставка, которая, путая все мои мысли, заставила меня задуматься только об одном: зачем вообще нужна такая никчемная вещь, как музыкальная заставка. А потом трубку взяла заплаканная мама. Слезы душили ее так, что она не могла толком ни говорить, ни дышать. Она даже не рыдала, а лишь протяжно всхлипывала в трубку, словно уже выплакала все слезы и на то, чтобы говорить, у нее просто не осталось сил.
За весь этот день я не пролила ни слезинки и плакать не собиралась. Если бы я расплакалась, я бы сломалась, а мне нужно было держать себя в руках. Но все слезы, что я не выплакала, вдруг подступили к моему горлу, и я беспомощно повторяла: «Мамочка, не плачь. Я в порядке, я в порядке. Не плачь, мамочка».
Одна из учительниц, видимо стоявшая рядом, перехватила трубку.
— Скажи мне, где ты остановилась, — спросила она. — Я ей все передам.
Я сказала, что пока побуду у своей подруги Шэрон, а чуть позже перезвоню и скажу номер. Повесив трубку, я попыталась набрать фойе
