Воры в ночи. Хроника одного эксперимента - Артур Кестлер

В столовой было необычно светло от белых скатертей. Пахло свежим салатом, лежащим в больших деревянных мисках, и слышался праздничный гул от множества человеческих голосов, стука тарелок и звона стаканов. Белобородый, в голубой рубашке Вабаш, все более напоминающий слегка выжившего из ума библейского пророка, с большим чувством рассказал историю первых двенадцати поселенцев Дгании и поговорил о страждущих «миллионим». Затем с практическими советами выступил Моше, после него Макс, цитировавший Гликштейна и Ленина. Но за исключением преисполненных благоговения новичков, никто особенно речей не слушал. Как обычно бывало в тех редких случаях, когда жители Башни Эзры пили вино, их отупевшие от рутины и усталости лица прояснились и сияли, как вынесенное из чулана зеркало, с которого стерли пыль и мушиные пятна.

Джозеф рассматривал представителей старой гвардии и пытался уловить перемены, происшедшие с ними с той ночи, когда они отправились строить Башню Эзры. Моше потолстел, у него наметилась лысина, и он слегка напоминал удачливого биржевого маклера. Горбатый Мендель стал еще тише, взгляд его еще больше обратился внутрь, внезапные превращения в дудочника случались все реже. Недавно он закончил сочинение «Галилейской симфонии». Поговаривали, что Национальный симфонический оркестр готовится ее сыграть. Киббуцная Мессалина Габи, в настоящее время заведующая пошивочной мастерской, приобрела несколько надутый и резкий вид. Вместо того, чтобы, как прежде, хлопать ресницами, она только раздувала ноздри. Полгода назад она вызвала скандал тем, что изменила египтянину, и ни больше ни меньше, как с доктором философии! Темнокожий дикарь Хам грозил убить бедного Фрица. Дело уладили, только обсудив его на общем собрании, где Макс произнес прекрасную речь на тему секс и общество. Габи плакала, Фриц публично покаялся в антиобщественном поведении, а растроганный до слез Хам торжественно всем простил и готов был пропеть «Ха-Тиква», да Сара вовремя его удержала. После этого Сара мобилизовала для утешения египтянина все свои педагогические таланты, открыв перед ним широкие духовные горизонты, а через три недели он предложил ей пожениться. Сара устроила по этому поводу ужасный шум, спрашивая у каждого члена секретариата совета и обвиняя себя в том, что была несправедлива к бедной Габи. Хаму стало стыдно за свои низкие желания и он объявил Саре, что готов от нее отказаться и согласиться с ее высокими взглядами на жизнь. Сара снова впала в истерику, и понадобилось все дипломатическое искусство Реувена, чтобы довести дело до счастливого конца.

Чуть ли не с первой недели брака Сара начала меняться. Ее резкое, с голодными глазами девственницы лицо округлилось и приобрело женственную мягкость, она начала с фантастической быстротой полнеть. Через три месяца после свадьбы она стала официальной заведующей детским садом и членом секретариата. Это окончательно завершило процесс превращения худой огорченной белочки в крепкую и деловитую матрону. Ей потребовалось семь горьких лет, полных заблуждений и самообмана, чтобы обрести ту жизнь, для которой она была создана.

Почувствовав взгляд Джозефа, Сара повернулась к нему. Он широко и дружески улыбнулся ей и продолжил смотр старой гвардии. Толстая хорошенькая Даша, с круглым лицом и широкими славянскими скулами, только что вышла из кухни, раскрасневшаяся и гордая успехом угощения. Пастух Арье задумчиво и удовлетворенно жевал свой шашлык. Доктор философии разглагольствовал перед восхищенной девицей из молодежного лагеря, восхваляя достоинства сапожного ремесла. Он тоже избавился or суетливой нервозности, раздался вширь и стал увереннее в себе. Джозеф мысленно сравнивал сидящих рядом мужчин и женщин с посетителями тель-авивского кафе, с их поднятыми и застывшими в заученном движении плечами. Чувство глубокого удовлетворения и гордости, свободное от личного самодовольства и потому близкое к смирению, охватило его: он был одним из основателей Башни Эзры! То, что здесь произошло, было справедливо, было хорошо и разумно. Что-то сломанное восстановилось снова, люди обрели утраченную ими целостность.

Он встретился взглядом с Реувеном, тот улыбнулся ему своей улыбкой, похожей на извивающуюся в траве змею, и потребовал:

— Давай речь.

Джозеф покачал головой, но слова Реувена услышали другие, и через минуту весь стол требовал, чтобы он произнес речь. Он был потрясен мыслью о том, что, несмотря на его идейные шатания, противоречия и сознание собственной несостоятельности, эти люди его любят! Стоя перед ними, под их любопытствующим и ожидающим взглядом, он спрашивал себя: интересно, как он, который не может воспринять себя во всей полноте, видится со стороны? Что ж, они видят, наверно, лицо старой обезьяны с пробивающимися седыми прядями на висках, сросшиеся и поднятые в обычной усмешке брови. Он решил рассказать им притчу о рыбах.

— Хаверим, — начал он, смакуя сочный, архаический вкус слова, рожденного в суровой пустыне, в стране, которая дала новое направление истории человечества. — Хаверим — товарищи…

Мотор ревел, машина раскачивалась, как пьяная. Автоколонна въехала в высохшее русло вади, миновала Зад гиганта и двигалась дальше на юг, прочь от знакомых мест — к новым, чуждым, пустынным холмам, с редкими заброшенными деревушками по склонам.

Джозеф вытянулся на брезентовой покрышке грузовика, подложив руки под голову. На этот раз вся машина была в его распоряжении. Удобный это был грузовик, с мешками муки поверх ящиков для сельскохозяйственного оборудования. Впереди и сзади, осторожно притушив фары, двигались другие машины.

На переднем грузовике будущие поселенцы пели: «Бог построит Галилею». На заднем несколько помощников спорили о «Белой книге». Задний грузовик приближался и отставал, и до Джозефа долетали обрывки спора. Пение впереди слышалось то громче, то тише. Звезды над головой сверкали во всем своем галилейском великолепии, Большая Медведица растянулась на спине, а Млечный Путь зиял, как широкая блестящая рана.

Задний грузовик приблизился. Они все еще спорили. Девичий голос произнес:

— Когда мы обводним южную пустыню, мы сможем привезти сюда еще четыре миллиона.

— И все еще останется двенадцать, — ответил мужской голос.

— Ну и что же? — возразила девушка. — Половину из них все равно убьют. Остальные какое-то время продержатся.

Грузовик отстал, но голос девушки продолжал звучать в ушах Джозефа: «Половину убьют, вторая половина какое-то время продержится». Она сказала это так буднично, как будто проверяла домашние расходы. Каким грандиозным арифметическим выкладкам научила история этот народ! Кривая роста населения выглядит, как зигзаг молнии.

Грузовик тряхнуло, он замедлил ход. Пение впереди отдалилось, а с задней машины снова раздался голос девушки, что-то доказывающей в темноте: «Национализм? Чепуха. Это просто ностальгия».

— Как могут люди тосковать по стране, которой они никогда не видели? — спросил скептический мужской голос.

— Это в крови. Тоска по родине — в крови народа.

Грузовик Джозефа увеличил скорость, заглушив продолжение спора. И все время они возвращаются к теме народа, как будто это что-то объясняет. Как будто можно объяснить биологически этот зигзаг молнии, этот рваный шрам на лице человечества.

Он снова лежал на брезенте и радовался, что на грузовике он в полном одиночестве. На юге сверкала очень яркая планета, он не знал, Марс это или Юпитер. И он вспомнил, как в первую ночь шел после боя к палатке Дины, смотрел на эту планету и думал, что если другие планеты обитаемы, на них должны быть свои евреи. Потому что суть еврейства не в случайности происхождения, а в существовании на пределе. Евреи это самая уязвимая часть человечества. Изгнанники в Египте и в Вавилоне, а ныне разбросанные по всему миру, в чуждом и враждебном окружении, они неизбежно должны были выработать особые черты характера. У них не было ни времени, ни возможности наростить шкуру самодовольства, родовой защищенности, которая делает человека невосприимчивым или забывчивым по отношению к трагической стороне существования. Они были мишенью для всех недовольных, потому что были так раздражающе, так ненормально человечны. Потеря пространственного измерения изменила эту ветвь человеческого рода так же, как изменила бы любой другой народ на Земле, Юпитере или Марсе. Так слепые развивают осязание и слух. Их зрение обратилось внутрь, они стали хитрыми, отрастили себе когти, чтобы цепляться, когда ветер несет их по чужим странам. Отсюда же и духовное высокомерие: лишенные места в пространстве, они поверили в свою избранность для бесконечности во времени. Внешняя приспособляемость к обстоятельствам усилилась, но сердцевина омертвела. Жизнь, перетиравшая их, придала нм многогранность: превращенные в песок, они должны были сверкать, чтобы их не растоптали. Рабская жизнь сделала их подобострастными. Кнут стал для них орудием естественного отбора: он выбивал жизнь из слабого и вызывал судорогу честолюбия в сильном. Во всех областях жизни для того, чтобы добиться равных возможностей, им надо было начинать с большего. Обреченные на жизнь в чрезвычайных обстоятельствах, они были во всех отношениях как все люди- Только еще более люди, чем все.