На запад от солнца - Эдгар Пенгборн

Они не нашли пути на север с того берега, где находились. Девять лет спустя Энн обнаружила проход, взобравшись выше на скалы. Но тогда Спирмен нашел только что-то вроде карниза, ведущего на юг. Карниз мог довести их до конца гряды — восемьдесят с лишним миль; а мог в любой момент закончиться, оставив их в ловушке. И он действительно дважды обрывался. Оба раза Спирмен вместо того, чтобы взобраться выше на скалы, бросался вниз, в бурлящую воду, и плыл на юг по течению, пока не становилось возможным продолжать путь по суше. Энн следовала за ним. Они легко могли найти смерть в океанских волнах. Энн не боялась смерти, но и не желала ее. Они питались морскими ракушками и водорослями, выброшенными на берег, и маленькими рачками, живущими в полосе прибоя и влажных щелях среди скал. Воду для питья они брали из дождевых луж и ручьев, сбегающих по скалам. У них ушло пятьдесят дней, чтобы преодолеть эти восемьдесят миль. («В обратную сторону я шла дней сто, не меньше, — сказала Энн. — Я не могла плыть с ребенком. И все равно это было бы против течения. Я всю дорогу карабкалась по скалам. Иногда приходилось возвращаться на несколько миль из тупика и пробовать снова».) После полудня солнце обрушивало на них всю свою ярость. Они забирались в ту жалкую тень, которую могли найти, и ждали, пока пытка прекратится.

Но в конце концов они выбрались на ровное место. Там были деревья. А через несколько миль им встретилась чудесная быстрая река. («Есть ли реки здесь, на острове? Я не помню. Нет ничего лучше рек. Тогда Эду пришлось меня вытаскивать из реки силой. Я не хотела уходить».)

Они прошли еще пятьдесят миль на юго-восток. По ровной местности идти было легко. Им встретились еще пять быстрых речек с чистой прозрачной водой. Горы сменились лесом и лугами. Здесь водились азонисы и другие мелкие животные. Спирмен сделал себе оружие. Энн вспоминала эти дни почти с радостью. Как будто вернулось детство. Как будто они путешествовали по райскому саду. Спирмен был просто сильным и умным человеком, сражающимся с природой, чтобы выжить. Никто не подвергал сомнению его решений, никакие социальные сложности ему не мешали. («Мне хотелось остаться в тех местах и поселиться там вдвоем. Я даже просила Эда об этом. Но он должен был идти вперед».)

Спирмен помнил из карты, что еще дальше на юг за южной оконечностью горной цепи существовало поселение пигмеев — в пятидесяти милях от Вестойи. На фотографии, сделанной еще с корабля, оно представлялось несколькими парами параллельных линий. Невозможно было угадать, входит ли оно в империю Лэнтис. Это поселение было расположено у истоков реки, которая текла не к океану, а на восток, и впадала в глубокую и бурную реку, вытекающую из озера Арго. («Эд не говорил мне, почему мы так осторожно движемся вдоль реки. Молчал, пока мы не добрались до деревень. А там все случилось так же, как с пигмеями Пэкриаа».)

Деревни представляли собой скрытное сообщество, живущее в постоянном страхе. Они знали про Вестойю, но полагали, что щупальца империи еще не нашарили их. Так оно и было. Лэнтис стремилась преимущественно на восток, где места были лучше, и деревень больше. Даже ее война с племенем Пэкриаа была отклонением от основного направления, и была вызвана скорее уязвленным самолюбием, нежели интересами экспансии государства. Между Вестойей и этими потаенными деревнями лежали луга, опасные из-за омаша, и болотистые равнины. Ниже двух маленьких озер на территории Вестойи течение реки Арго было чересчур быстрым для непрочных лодок Лэнтис. Так что южные деревни, которыми правила хитрая, но слабая королева, затаились, как кролик в норе. Эд Спирмен вновь разыграл драму — но на этот раз, как сказала Энн, он улыбался, словно довольный учитель у школьной доски, опрокинул еще одного идола и стал для пигмеев живым богом.

Через два года Энн родила Спирмену сыновей-близнецов. К этому времени в деревнях уже была налажена промышленность. Они располагали армией в тысячу копий, с наконечниками из железа, добытого в холмах на севере между Вестойей и Спирмен-Сити. Холмы были изрыты норами кэксма, поэтому на опасную работу направляли рабов. Воины преодолели свое пренебрежительное отношение к лукам, когда увидели, как летят и как разят стрелы, хорошо сбалансированные и снабженные наконечниками из железа или бронзы. Пигмеев южных деревень не надо было учить ненавидеть Вестойю. И все же на них произвела огромное впечатление эпическая история, рассказанная Спирменом в политических целях — история о том, как он вместе с собратьями-богами сражался против вестойской армии. Идея мести, божественной или человеческой, была понятна любому пигмею с первого укуса или первой царапины, полученных им в детстве.

Энн была потрясена его обвинительной речью в адрес Вестойи. Спирмен позабыл предупредить ее о том, какую политику он собирается вести. Все эти два года он был слишком занят, обучая пигмеев упрощенному английскому и начаткам промышленного производства. А, может быть, он и сам не сознавал, что ему придется так поступить, чтобы сохранить энтузиазм и преданность пигмеев. Энн не знала. Она попыталась заговорить со Спирменом на эту тему. «Ты когда-то думал о том, чтобы отправиться в Вестойю…» Спирмен набросился на нее, мешая цинизм с патетикой. «Они ведь напали на нас, верно? Ну да, я рассматривал эту идею, когда шла речь о выборе из двух зол — до того, как мы нашли настоящих друзей. Они убили дока, разве не так? И Пола, и Сирса, и этого нашего лесного приятеля». «Но ты ведь не видел…» «Что-о?!» К этому времени Спирмен уже верил, что своими глазами видел, чем кончилась война. Энн это поняла не сразу. Когда Спирмен говорил, что Вестойя должна быть наказана за причиненное ею зло, им двигали соображения политики. «Нам нужен лозунг, на который можно опираться», — говорил он. Он убедил себя в том, что все остальные земляне, за исключением Дороти, погибли, и не задумывался над этим больше. Именно тогда, сказала Энн, она стала думать о путешествии на север. Но у нее не было такой возможности. Близнецы еще нуждались в материнском молоке, и постоянно хворали. Каждодневные обязанности по дому отнимали у нее уйму сил и энергии. Ей, приходилось, например, постоянно подавлять противодействие домашних рабов, которое проявлялось в каждой мелочи. К тому же тогда Энн еще надеялась как-то смягчить или повернуть вспять перемены, которые происходили в Спирмене. («Не знаю, были то перемены, или в душе он всегда был таким…»)

Спирмен утверждал, что ненавидит рабство. Но, говорил он, в примитивной экономике иначе никак нельзя добиться того, чтобы работа была сделана. Даже днем, когда кэксма были слепыми и почти беспомощными, только самые храбрые воины отправлялись в рудники на холмах. Отправлялись не чтобы работать там, но чтобы стеречь закованных в цепи подневольных рабочих. Если кэксма выбирались из нор для дневной атаки вслепую, воины охраны могли убежать, бросив рабов на съедение хищным тварям. Спирмен говорил, что это, конечно, плохо, и он сожалеет о необходимости таких вещей. Но рабами становятся плохие работники, а иногда и опасные люди. Кроме того, они терпеть не могут ответственности, и почти не способны позаботиться о себе сами, так что рабство для них — наилучший выход, и чуть ли не счастье. В общем, рабство следует расценивать как вполне гуманную меру, неизбежную для переходного периода. Как бы то ни было, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Спирмен отказался держать в личном «дворцовом» хозяйстве рабов на мясо, и пытался запретить этот обычай во всем своем маленьком королевстве. Но это было не так-то просто сделать, потому что всегда находились дела важнее и масштабнее. Слова «переходный период» на долгие годы стали для Спирмена магическими. Он обращался к ним всякий раз, когда дела шли скверно, и жестокие обычаи неолитической культуры заставляли страдать его совесть — которая все-таки была продуктом земной цивилизации двадцать первого века.