Пехота Апокалипсиса - Александр Золотько

А сейчас – совершенно не страшно... Даже смешно на тебя смотреть, на обосравшегося заговорщика. Гриф – большой мастер на неожиданности. Как он тогда, в Севастополе, отличился? Ведь мы могли его перехватить, эти, Контролеры, тоже могли, но понадеялись на боль и страх. И что?

– Я тебе язык сейчас вырежу,– не оборачиваясь, пригрозил Старший.

Он не мог отвести взгляда от кадропроекции: Гриф идет от дома на холм, поднимается, подходит к лежащему на снегу человеку. Изображение увеличивается – истоптанный снег, кровь, искаженное болью лицо.

– Привет,– сказал участковый.– И снова свиделись...

Ильин включил медблок, положил его на рану Лукичу.

– Холодная штука,– сказал Лукич.

– Ничего, потерпишь,– отмахнулся Ильин.

Он чувствовал себя необыкновенно спокойно – впервые за месяц он не был никому ничего должен. Он выполнил все приказы и теперь мог делать что угодно.

Забытое чувство.

Если бы можно было все забыть... Тех ребят из сто двадцать четвертого отдельного, которые, к несчастью, оказались на пути Ильина. Если бы можно было забыть о своем обещании отомстить... Если бы.

Медблок мигнул индикатором обследования, потом высветил на крохотном экране вердикт и предложение.

Ильин разрешил процедуру и встал.

– Что у него? – спросил Гриф.

– Обезболивающее и обеззараживающее. И срочная доставка в госпиталь. У него серьезное внутреннее кровотечение.– Ильин говорил тихо, чтобы не услышали стоящие рядом люди.– Твою мать! Я же всех своих отпустил. Врача в том числе. Он, наверное, уже в спецлагере. Можно его сейчас оттащить к машине и через кольцо...

– Полагаешь, они тебя там ждут? – спросил Гриф.– И бросятся помогать ему?

– Не знаю... Не звери ж они...

– Не звери,– согласился Гриф.– Люди.

Он опустился на колени возле Лукича. Убрал медблок. Положил ладонь на рану.

– А мне полегчало,– сказал участковый и посмотрел на свою жену.– Честное слово, полегчало. Могу, наверное, даже встать.

Можешь, подумал Ильин. После такой инъекции раненый боец может полноценно вести боевые действия около часа. Армейская химия – штука сильная. И коварная.

Ильин отошел, посмотрел в ту сторону, где совсем недавно были его ребята.

– Отойдите все,– попросил Гриф.– Мешаете...

Толпа вокруг Лукича качнулась и осталась на месте.

Гриф неловко, левой рукой из правого кармана куртки, достал «блеск», поднял над головой.

Вспышка молнии, сухой треск.

Люди отшатнулись.

– Еще раз прошу – отойдите,– снова попросил Гриф, на этот раз громче.

Люди отступили на несколько шагов. Осталась стоять рядом только жена и присевший возле нее на корточки, словно испуганный щенок, Самый Младший Жмыхин.

«Ну,– сказал мысленно Гриф.– Давай».

Как в Крыму. Как с его рукой. Как с домом, мебелью, деревьями. Эта самая розоватая маслянистая пленка. Давай.

Ничего. В голове пустота. Под рукой – кровь. И что-то пульсирует.

Так дело не пойдет, подумал Гриф.

Значит, когда те ракетные установки крушил, все получилось, сработало, выполнило его приказ... и возле замка тоже, залечило руку, восстановило камень и дерево...

Никуда ты не уйдешь, сделаешь... Думаешь, я не смогу ничего предпринять?

Гриф оглянулся, не отрывая правой руки от раны. Где тут дом Быстровых? Вот там... Маша ведь там? Там...

Гриф поднял «блеск».

– Расступитесь,– сказал Гриф людям, стоявшим между ним и домом.

Люди бросились в стороны. Гриф прицелился.

Думаешь, я не выстрелю? Пожалею девчонку?

Именно, пожалею.

Так она умрет быстро и безболезненно.

Петруха... Ничего не поделаешь, Лукич – важнее. Для меня – Лукич важнее.

Вот смотри, я стреляю.

Ярко-красный шнур отсек угол у каменного забора, окружавшего дом.

Я выстрелил. Я не хочу, но я выстрелю на поражение. Все превратится в комок огня. Пш-ш! И нет Маши, которую ты так настойчиво пытался притащить сюда.

Еще выстрел – исчезли ворота. Ну...

– Ну...– пробормотал Старший.– Давай!

Черт, а Гриф молодец. Если он сейчас это сделает... Тогда... Тогда... Давай, Гриф, жми. Я тебе потом все объясню, расскажу – зачем нужно убить эту девочку. Честное слово! А сейчас ты просто выстрели. Ты обязательно выстрелишь...

– Горячо! – сказал вдруг Лукич.– Жжет!

Гриф посмотрел на свою руку. Осторожно приподнял ладонь. Розовое липкое желе.

– Вот так,– улыбнулся Гриф.– Таким вот образом. И восстановить забор и ворота. Я сказал. Быстро! И я хочу видеть небо, а не эти тучи. Небо!

И тучи скачком отступили к горизонту. Только что небо было серым и бугристым и вдруг стало голубым и прозрачным.

Гриф встал с колен, хотел отряхнуть брюки от снега, засмеялся и щелкнул пальцами – мокрые пятна исчезли.

– Идиот! – простонал Старший.– Зачем? Ты же мог... Можешь.

А Младший молчал. Старший увлекся драматическим зрелищем настолько, что пропустил появление очередного серебристого щупальца. Оно дотянулось до раны, осторожно проникло под повязку, небрежно наложенную Старшим.

Продолжай смотреть, молился Младший. Продолжай... Там же все так интересно!

Еще немного – и он сможет вскочить и добежать до дверей. Сможет, он чувствует. А там... Пусть потом старик гоняется за ним со своим железом. Пусть... Нет!..

Старший резко повернулся, снова обломил щупальце и ударил кинжалом в рану, прямо через повязку.

Младший выдохнул резко, вдохнул... Живой. Он все еще живой. И даже почти ничего не почувствовал.

А Старший – не заметил. Он не заметил, что кусок серебристого металла остался в ране.

– Связь с Ильиным! – приказал Старший.

– Майор!

Ильин оглянулся.

– Идиот! – сказал выключенный инфоблок.– Сюда посмотри.

Ильин вынул блок из кармана куртки.

– Позови Грифа,– приказал голос.– Или подойди к нему.

– Я ему все передал,– сказал Ильин.– Он сейчас немного занят...

– Он сейчас сходит с ума от эйфории. От ощущения всемогущества. Мне нужно с ним немедленно поговорить. Немедленно! – Голос чуть не сорвался на крик.

Люди потрясенно смотрели на Грифа, кто-то даже торопливо крестился.

– Гриф! – позвал Ильин.

Гриф запрокинул голову и смотрел прямо на солнце, неожиданно осветившее все вокруг.

– Гриф!

– Что? – не оборачиваясь, спросил Гриф.

– С тобой поговорить хотят. Вот.– Ильин протянул инфоблок.

– Слушаю,– сказал Гриф.

Старший зачем-то оглянулся на Младшего, словно ожидая поддержки. Младший показал язык.

– Нам немедленно нужно встретиться,– сказал Старший и чуть не застонал – такой нелепой и бессмысленной показалась фраза.– Как можно быстрее!

– Я узнаю что-то новое? – осведомился Гриф.

У него было хорошее настроение. У него все получилось. И он мог почувствовать себя свободным.

– Ты узнаешь, как можно остановить Братьев...

– И сестер,– тихо сказал Младший.– И остальных родственников.

– Их можно остановить? – спросил Гриф.– Они уже здесь...

– Идиот! – выкрикнул Старший.– Полный идиот! Ты же сам все видел. Ты их перестрелял! И кроме тех, кого ты убил, никого не было на Земле. И до сих пор нет. Это ведь не оккупация шла все десять лет, только подготовка... Ты этого не понял?

– Почему не понял... Понял. Где понял, где просто догадался...– Гриф оглянулся через плечо на Лукича, которого окружили односельчане, и двинулся в сторону, чтобы никто не слышал его разговора.

– Догадался... А ты не понял, что все эти десять лет мог быть почти богом? Ты мог не просто перегонять Корабли с места на место, а строить города, управлять погодой, править Землей... А ты вместо этого занимался контрабандой, поставлял на Территории материал для исследований и думал, что гонишь проституток для Братьев... Или не думал?

– Не думал. Я хотел...– Гриф замолчал, сообразив, что собеседнику не нужно знать, что именно хотел Гриф, о чем он думал, ради чего возился в крови и дерьме...

– Ты полагал, что хуже уже не будет? – спросил Старший.– Думал, что совершил уже все ошибки?

– Ошибки? – переспросил Гриф.

Боль через глаза вливается в его мозг. Он не видит ничего, кроме всепожирающего огня, он сам горит в этом огне... Он кричит и не слышит собственного крика. И продолжает идти вперед. Шаг за шагом. И думает лишь об одном – не сбиться с пути, дойти... Он уже передернул затвор автомата, «калашников», кажется, раскалился, но это не страшно, руки не болят... Горят глаза, мозг, все тело... что там раскаленный металл...

Он наталкивается на препятствие, проводит по нему левой рукой – холодная поверхность, рука вдруг перестает болеть, и, еще не сообразив, что именно делает, он прижимается лицом к стене, прижимается всем телом, словно пытается сбить с себя огонь, вжимаясь в снег.

Боль уходит.

Бесконечная, всепожирающая, бессмертная боль исчезает, только легкое жжение в глазах...

Он недоуменно смотрит на свои руки, абсолютно целые, не сожженные до костей руки, на автомат, на зеленую пыль, покрывающую землю под Кораблем на много метров вокруг...