Ленин — Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

Но караул ушел вместе с монархией, так что думцы получили руль в руки единолично и без дублеров. Под жестким давлением обстоятельств и Советов им пришлось всё-таки уступить насильникам и 2 марта объявить о создании Временного правительства — оно должно было править страной до Учредительного Собрания, которому предстояло окончательно решить все вопросы власти — потому и «временное».

Состав первого правительства был насквозь либеральным. Председателем его стал лидер земского движения князь Львов. «Серым кардиналом» при нем являлся человек легендарный — министр иностранных дел Милюков, профессор истории и лидер кадетской партии. Военное министерство возглавил Гучков — крупный промышленник, октябрист и, что куда более показательно, председатель Центрального военно-промышленного комитета — как раз из тех, кто до беспредела взвинчивал цены на вооружение. А министром юстиции стал блестящий адвокат Керенский — тогда он был членом «Трудовой группы», занимавшей промежуточное положение между кадетами и социал-демократами, но практически сразу примкнул к эсерам.

Генеральный консул США Джон Снодграсс писал в газете «Нью-Йорк тайме» от 25 марта 1917 года: «Русский народ не мог бы найти нигде в своей стране людей, лучше подготовленных для того, чтобы вывести его из мрака тирании… Львов и его соратники значат для России то же, что Вашингтон и его сподвижники означали для Америки, когда она обрела независимость». Американец по-детски радуется, что дикая Россия приобщается к цивилизации, и при этом совершенно не замечает, что Россия — не Америка, а князь Львов чуть-чуть, самую малость, не дотягивает до Джорджа Вашингтона.

В первую очередь потому, что Временное правительство умело всё — выдвигать одну за другой теории спасения России, устраивать обсуждения, говорить речи. Не умело оно лишь одного — работать. Не по злому умыслу, а просто потому, что господа парламентарии о том, как функционирует государство, представление имели весьма умозрительное. В руках царя дело казалось простым — знай крути руль да нажимай педальки, — а на деле машина все время почему-то ехала куда-то не туда…

А снизу правительство подпирали Советы, которые теперь стали оппозицией и критиковали каждый их шаг, то есть занимались точно тем, чем до переворота занималась сама Государственная Дума. Не говоря уже о том, что все те свободы слова, печати, собраний и пр., за которые так ратовали думцы в пору борьбу с царизмом, теперь также оборачивались против них. И что самое ужасное, большинство населения верило им и поддерживало их, и страшно было подумать, что будет, когда правительство эту веру потеряет.

Широким же слоям населения вообще плевать было на свободу слова и собраний, они требовали мир, землю, рабочее законодательство — и не получили. Ничего из этого Временное правительство попросту не могло себе позволить, у них ведь были ещё и хозяева — вы о них-то не забыли? Естественно, ни о каком мире не могло быть и речи, и единственное, что объединяет все составы Временного правительства — это «война до победного конца». Что касается земли, тут мотивы сложнее: в принципе, если бы она по-прежнему принадлежала помещикам, ее можно бы и отдать, как пятью веками раньше сбрасывали с крыльца на копья какого-нибудь захудалого боярина, чтобы остудить ярость толпы. Но большинство крупных имений к тому времени были заложены в банки, а за банками стояли отчасти сами думцы и их друзья, а отчасти те же союзники, то есть хозяева… Можно как угодно относиться к большевикам, но насчет классовых интересов они были правы.

Будьте уверены, возникшими «ножницами» Советы, а особенно большевики, пользовались очень эффективно. У «временных» была возможность на собственной шкуре ощутить, каково было Николаю II накануне отречения и почему он, сбросив с плеч власть, выглядел таким веселым и даже радостным.

Поистине Временное правительство можно только пожалеть. Но… «Хоть и жаль воробья нам веселого, а досталось ему поделом — на свою воробьиную голову сам он вызвал и бурю, и гром».

Первый кризис настиг Временное правительство уже в апреле, когда оно заявило о намерении быть верным «союзническим обязательствам» и продолжать войну до победного конца. Реакция населения оказалась настолько острой, что Милюкову и Гучкову пришлось подать в отставку. Тогда же в правительство вошли первые социалисты: меньшевики и эсеры. Ну, а потом покатилось…

Ни мира…

Как вы думаете, почему после Октября офицеры-монархисты в массовом порядке рванули к большевикам? Уж всяко не из любви к той компании авантюристов, которая засела в Смольном. Нет, у них была другая причина: лютая ненависть к Февралю.

…Временное правительство ничего не смогло противопоставить «Приказу № 1». Зато, едва придя к власти, оно затеяло чистку командного состава, исходя из того, что в новой революционной армии должны оставаться лишь идеологически правильные командиры. Они и остались — без учета способностей. Естественно, снабжение при этом не улучшилось, ибо бардак сказался в первую очередь на управлении. Голодную и раздетую армию кормили красивыми речами о «войне до победного». Солдатики хмурились, смутно ощущая, что здесь что-то не так, и ждали, кто бы им разъяснил, в чем именно «наколка» — а пока что, до выяснения, отказывались воевать. 4 мая состоялось заседание командующих фронтами, где они говорили о делах своих скорбных.

«Один из полков заявил, что он не только отказывается наступать, но желает уйти с фронта и разойтись по домам… Я долго убеждал полк… в результате мне дали слово стоять, но наступать отказались, мотивируя это так: „Неприятель у нас хорош и сообщил нам, что не будет наступать, если не будем наступать мы. Нам важно вернуться домой, чтобы пользоваться свободой и землей — зачем же калечиться“».

«Стремление к миру является столь сильным, что приходящие пополнения отказываются брать вооружения — „зачем нам, мы воевать не собираемся…“»

«Укажу на одну из лучших дивизий русской армии, заслужившую в прежних войнах название „железной“ и блестяще поддерживавшую свою былую славу в эту войну. Поставленная на активный участок, дивизии эта отказалась начать подготовительные для наступления инженерные работы, мотивируя нежеланием наступать».

В самом ужасном положении оказались офицеры[140]. Им не доверял никто: ни правительство, видевшее в них «сатрапов» царского режима, ни солдаты. После «Приказа № 1» власти они не имели никакой. Вместе с тем от них требовали воевать и даже одерживать победы. И, как о естественной мере, заговорили о комиссарах. Честное слово, начинают закрадываться сомнения: а есть ли у большевиков хоть что-нибудь, чего они не заимствовали бы от прежнего режима? Продотряды на село пошли еще в 1916 году, продразверстку ввело Временное правительство, и комиссаров, оказывается, тоже тогда поставили…

Со стороны Временного правительства эту идею впервые озвучил его председатель князь Львов — еще в мае он прислал в Ставку общие положения об институте комиссаров. Ставка вскинулась на дыбы, и в результате проект не был реализован… в мае!

А с другой стороны, солдаты с самого начала требовали назначения комиссаров от Совета, мотивируя это тем, что отношения между нижними чинами и офицерами порой были настолько острыми, что дело шло к самосудам, и нужен был хоть какой-то посредник. В реальности самосуды их не смущали, конечно — однако мыслишка, что за всё творящееся в армии придётся отвечать, и не адвокату Соколову, а солдатским комитетам — такая мыслишка наверняка шевелилась. Комитеты тоже не прочь были спихнуть власть на кого-нибудь другого.

О комиссарах говорило ещё в середине апреля совещание делегатов фронта. И если кто думает, что «Приказ № 1» — худшее, что революция могла сделать для армии, то это не так. Совещание выдвинуло совершенно шизофренический проект, по которому предполагалось иметь в войсках три вида комиссаров: Временного правительства, Советов и армейских комитетов. При этом предполагалось, что комиссары будут контролировать все дела, скреплять подписью все приказы, расследовать деятельность командиров и менять их. У кого богатая фантазия, может попытаться представить, что началось бы в армии, когда к этим обязанностям приступили бы сразу три комиссара. Особенно если бы от правительства пришел кадет, от Совета — меньшевик, а от армейского комитета — большевик. Это даже не пожар в борделе, это пожар в борделе нефтеперабатывающего завода во время землетрясения, от обитательниц которого одновременно требуют выполнения их прямых обязанностей.