По обе стороны экватора - Игорь Фесуненко

…Я украдкой взглянул на часы и с сочувствием подумал о президенте национальной федерации футбола, ожидающем рандеву где-то за стеной: рассказ об «аманьос» пришелся как раз на пятнадцатую минуту отведенного ему для встречи с Президентом времени. В этот момент дверь снова тихо отворилась. Возникший в дверном проеме, как статуя Командора, адъютант Его Превосходительства смотрел на меня с нескрываемой яростью. Начинал гореть синим пламенем уже и следующий пункт сегодняшней президентской программы — встреча с американским послом. Поймав возмущенный взгляд президентского помощника, я вздохнул и, чуть заметно пожав плечами, кивнул на Президента, давая понять, что я тут совсем ни при чем. Не могу же я в самом деле прервать главу государства! Он сам знает, что делает, и сам решает, когда закончить встречу.

Дверь снова тихо закрылась. Адъютант исчез. Президент продолжал говорить. Он говорил о крепости родственных связей в колумбийской семье. Об интереснейшем институте кумовства в деревне, где чуть ли не каждый друг другу «компадре», где есть «компадре» — крестный отец, или «компадре первой стрижки волос», или «компадре — сват», или «компадре первой стрижки ногтей».

Потом Президент начал подыматься до высоких социальных обобщений. Он сказал, что одной из характернейших черт колумбийского национального характера является терпимость, вера в незыблемость закона, уважение к власти.

— Наш народ отвергает насильственные решения. По натуре своей мы, колумбийцы, склонны к эволюции, а не к революции. Мы предпочитаем идти к цели не торопясь, как бы приспосабливаясь к обстоятельствам, а не ломая их.

…В это мне было крайне трудно поверить. Я уже немного знал и колумбийскую историю с ее постоянными междоусобицами, вспышками насилия, гражданскими войнами, и тем более был знаком с ситуацией, которая складывалась именно в то время, во второй половине 60-х годов: крестьянская республика Маркеталия, партизанские отряды, легендарный священник Камило Торрес, примкнувший к партизанам и павший в схватке с правительственными войсками. Я мог бы напомнить Президенту о том, что спустя всего полтора месяца после своего вступления на пост главы государства он был яростно освистан студентами столичного университета, когда появился там в сопровождении американского мультимиллионера Рокфеллера. Торжественный прием был сорван, и через несколько часов после этого не оправившийся от вспышки ярости Президент издал целую серию декретов, карающих своих соотечественников. Была запрещена деятельность высшего студенческого совета. Национальной службе безопасности поручалось ужесточить надзор за лицами, занимающимися «подрывной деятельностью». Вводились жестокие санкции против организаторов и участников демонстраций и митингов.

…Да, какая уж тут терпимость, вера в незыблемость закона! Но я не стал полемизировать с Президентом: мне было важно не спорить с ним, а выслушать его. И, кроме того, я боялся неосторожной репликой прервать этот полет вдохновения, благодаря которому Президент говорил о том, о чем ни при каких иных обстоятельствах не стал бы рассказывать. А говорил он теперь о кулинарных традициях, литературных привязанностях колумбийцев, народных приметах и многом ином…

Короче говоря, вместо пятнадцати минут аудиенция моя продолжалась более часа. Истинное значение этого события стало понятно в ту минуту, когда, распрощавшись с Президентом и проследовав мимо молчаливо негодующего адъютанта, я оказался в плотном кольце колумбийских репортеров, аккредитованных при президентском дворце. Коллеги накинулись на меня, пытаясь разорвать на части. Они были заинтригованы до последней степени и жаждали узнать, почему стандартная пятнадцатиминутная президентская беседа с никому не известным журналистом вдруг превратилась в почти полуторачасовое рандеву, из-за которого были отменены и перенесены сразу несколько запрограммированных приемов и встреч, в том числе с американским послом?!

А я, как альбатрос, рассекающий стаю воробьев, двигался неторопливо к выходу, отвечая им, что беседа с Президентом носила сугубо доверительный характер, и поэтому, к глубочайшему своему сожалению, я не считаю себя вправе разглашать ее содержание. При этом физиономия моя хранила выражение многозначительного спокойствия и безмятежности. Прежде чем сесть в машину, я обернулся и нанес коллегам последний удар:

— Сеньоры, вы ведь хорошо знаете самую распространенную поговорку вашей страны: «В Колумбии может случиться все, что угодно, кроме того, что, по всеобщему мнению, должно случиться». Так вот она вполне может быть приложима к характеру и содержанию моей встречи с Президентом: на этой беседе обсуждались абсолютно все вопросы, кроме тех, которые, по вашему мнению, она должна была бы затронуть.

…На следующий день местная пресса была полна догадок относительно загадочного рандеву Президента с русским журналистом. Высказывались самые различные предположения и строились самые смелые гипотезы: о возможности кардинальных корректировок внешнеполитического курса, о заключении торгового соглашения с Москвой. Кто-то из колумбийских коллег задавался вопросом: не скрывается ли за беспрецедентной аудиенцией подготовка межгосударственных контактов на весьма высоких уровнях? Обладающие еще более смелой фантазией комментаторы спрашивали: не привез ли этот таинственный русский секретного послания Президенту из Москвы?

Улетая на следующий день из Боготы в Кито, я тщательно собрал вырезки с этими комментариями и вместе с фотографией: я и Президент, которую прислал-таки в «Текендаму» президентский фотограф из фирмы «Фото-Сади», положил в чемодан. На память. Я еще не знал тогда, какую помощь эти вырезки и фотографии окажут мне в Эквадоре.

«Сеньору журналисту Игорю из России с искренним уважением…» Учтиво поклонившись, профессор Умберто Вера вручил мне свою отпечатанную на листке мелованной бумаги поэму, украсив ее изящно выведенным автографом. В этом факте не было ничего необычного. Необычно было то, что, вручая мне поэму, профессор находился в южном полушарии, в то время как я, пожимая ему в знак благодарности руку, стоял в северном. На полу между нами была обозначена черная линия. Она убегала из-под ног, опускалась по ступенькам на улицу, пересекала дорогу под колесами припаркованного у двери «шевроле», а затем взбиралась на бурый обелиск, увенчанный глобусом. Обелиск и глобус тоже были разрезаны этой линией. Не воображаемой, а четко прочерченной линией экватора, рассекающей Анды в 25 километрах от эквадорской столицы Кито.

Экватор… Таинственная линия, делящая земной шар пополам. Пересекающая океаны и континенты. Нет, что ни говорите, оказавшись здесь, трудно оставаться невозмутимым. Кем бы вы ни были — мечтательным романтиком, черствым сухарем или язвительным скептиком, прибыв сюда, вы все равно проделаете обязательный ритуал: поставите одну ногу слева от черты, другую — справа и, фотографируясь в горделивой позе по обе стороны экватора, не без пижонства пофилософствуете о том, как безжалостно разрушает цивилизация романтическую прелесть преодолевания океанских просторов и горных хребтов: каких-нибудь двести лет назад экспедиция французского географа Шарля-Мари де ла Кондамина, снаряженная для уточнения действительного местонахождения линии экватора, добиралась сюда несколько месяцев. А сейчас европеец оказывается в этих местах через несколько часов не очень утомительного полета.

Здесь, в этой таинственной и странной точке планеты, на какое-то мгновение теряют свою значимость привычные общечеловеческие понятия и представления. Откуда бы ни занесла вас судьба сюда, в сердце Анд, вы стряхиваете с сердца паутину равнодушия, забываете о сопутствующих путешествию заботах, о билете на обратный рейс, скудных суточных и испорченном замке чемодана. Вам хочется говорить стихами и обнять весь мир. Вам хочется верить в чудеса.

Линия экватора… Ступая по ней, вы делаете первый из сорока миллионов шагов, которые понадобились бы, если бы вы пожелали обойти земной шар кругом. Вы вдыхаете полной грудью прохладный воздух и жадно оглядываетесь по сторонам, стремясь навсегда и до мельчайших деталей зафиксировать в памяти окружающее: облака, вкрадчиво ползущие по склонам двух дремлющих вулканов Марка и Синчолагуа, — на севере. Три коровы, неторопливо пощипывающие травку среди острых колючих агав — на юге. Приземистые, крытые красной черепицей белые домики, один из них с вывеской «Кафе „Эквадор“», — на востоке, где чуть дальше лежит единственное в мире, как утверждают эквадорцы, селение, разрезанное линией экватора пополам: Сан-Антонио-де-Пичинча. Там на пыльной улице стоит другой обелиск. Чуть пониже и без глобуса на макушке. Он воздвигнут на том месте, где отметили линию экватора аборигены этих мест — индейцы племени киту. Деля пополам земной шар объемом в 1,083 миллиарда кубических километров, они ошиблись всего лишь на триста метров!