Письма к сыну - Филип Честерфилд

Я пришлю тебе эту "Историю" с лордом Хантингтоном, так как весьма возможно, что во Франции ее не разрешат ни напечатать, ни продавать. Пожалуйста, прочти ее, и притом не раз и внимательно, в особенности же второй том, где есть краткие, но очень ясно изложенные сведения о многих интереснейших вещах, о которых все любят говорить, но которые по-настоящему мало кто понимает. Есть, однако. у этой книги два недостатка, в которых нашли себе выражение ребячливость и претенциозность, и на мой взгляд, они очень ее портят. Во-первых, автор совершенно не считается с издревле установившимися правилами французской орфографии; во-вторых, на протяжении всей книги он не употребляет ни одной заглавной буквы, за исключением тех слов, с которых начинаются абзацы. Я никак не могу согласиться с его манерой писать "рим", "париж", "Франция", "генрих IV" и т. п., -- все со строчных букв, и я не вижу никаких оснований нарушать в этом отношении давно установившийся обычай. Это претенциозно и недостойно Вольтера, а я ведь не постыжусь сказать, что преклоняюсь перед ним и восхищаюсь им, и как поэтом, и как прозаиком.

Несколько дней тому назад я получил письмо от месье дю Бокажа, в котором он пишет: "Monsieur Stanhope s'est jete dans la politique, et je crois qu il у reussira"281. Очень хорошо, что ты это сделал, это твое назначение. Только помни, что, для того чтобы тебе удалось что-то большое, надо научиться нравиться в мелочах. Располагающие к себе манеры и обходительность должны расчистить путь более высоким знаниям и способностям, дабы те могли проявиться в полной мере. Манеры и обходительность покойного герцога Мальборо определили решение первого короля Пруссии согласиться на то, чтобы его войска остались в армии союзников, тогда как ни их представления, ни его собственное участие в общем деле не могли этого сделать. В распоряжении герцога Мальборо не было никаких новых доводов, которыми бы он мог повлиять на короля, но манеры его оказались настолько подкупающими, что тот не смог им противодействовать. Вольтер, в книге которого мы находим великое множество тонких замечаний подобного рода, говорит о герцоге де Фейад, qu'il etait l'homme le plus brillant et le plus aimable du royaume, et quoique gendre du general et ministre, il avait pour lui la faveur publique282. Из-за различных мелких обстоятельств подобного рода человека, поистине весьма достойного, люди часто начинают ненавидеть, если манерами своими и обращением он не способен заставить себя полюбить. Разберись в этом на своем собственном примере, и ты увидишь, что из всех искусств тебе в первую очередь следует изучить искусство нравиться и полностью овладеть им. Глупый тиран говорил: "Oderinf modo timeant"283 -человек мудрый сказал бы: "Modo ament nihil timendum est mihi"284. Рассуди сам на основании своего собственного повседневного опыта, насколько действенно бывает это приятное je ne sais quoi, когда ты чувствуешь, а и. ты и всякий человек вообще, конечно, это чувствует, -- что в мужчинах оно более располагает к себе, нежели ученость, в женщинах -- более, чем красота.

Жду не дождусь лорда и леди*** (они до сих пор еще не приехали), потому что они совсем недавно виделись с тобой, а мне всегда кажется, что я могу выудить какие-то новые сведения о тебе от того, кто видел тебя последним. Это вовсе не значит, что я буду очень полагаться на их рассказы, я не особенно доверяю суждениям лорда и леди *** в тех делах, которые больше всего меня волнуют. Собственного сына они погубили тем, что в их глазах было родительскою любовью. Они внушили ему, что не он создан для мира, а мир -- для него. И если только он не уедет теперь надолго за границу и не попадет там в хорошее общество, он всюду будет искать то, чего Нигде не найдет: знаки внимания и любви от других, то, к чему его приучили папенька и маменька. Боюсь в таком же положении находится и м-р***, прежде чем его не проткнут шпагой и едва не отправят на тот свет, он, верно, так и не научится жить. Что бы из тебя ни вышло, ты никогда не сможешь упрекнуть меня ни в чем подобном. У меня не было к тебе глупого женского обожания: вместо того чтобы навязывать тебе мою любовь, я всемерно старался сделать так, чтобы ты заслужил ее. Слава богу, ты оправдываешь мои надежды, и только в одном отношении ты не такой, каким мне бы хотелось тебя видеть, и ты сам отлично знаешь -- в каком. Мне мало одной любви к тебе, мне хочется, чтобы ты мог нравиться и мне, и всему миру. Прощай.

LXXVII

Лондон, 30 апреля ст. ст. 1752 г.

Милый друг,

Avoir du monde285 -- по-моему, очень верное и удачное выражение, означающее: уметь обратиться к людям и знать, как вести себя надлежащим образом во всяком обществе; оно очень верно подразумевает, что того, кто не обладает всеми этими качествами, нельзя признать человеком светским. Без них самые большие таланты не могут проявиться, вежливость начинает выглядеть нелепо, а свобода попросту оскорбительна. Какой-нибудь ученый отшельник, покрывшийся плесенью в своей оксфордской или кембриджской келье, будет замечательно рассуждать о природе человека, досконально исследует голову, сердце, разум, волю, страсти, чувства и ощущения и невесть еще какие категории, но все же, к несчастью, не имеет понятия о том, что такое человек, ибо не жил с людьми и не знает всего многообразия обычаев, нравов, предрассудков и вкусов, которые всегда влияют на людей и нередко определяют их поступки. Он знает человека так, как знает цвета, -- по призме сэра Исаака Ньютона, где можно различить только основные, меж тем как опытный красильщик знает все различные градации и оттенки их, равно как и эффекты, получаемые от различных сочетаний. На свете мало людей определенного и простого цвета, большинство представляет собою смеси и сочетания различных оттенков и изменяет свою окраску в зависимости от положений, подобно тому как переливающиеся шелка изменяют ее в зависимости от освещения. Человек, qui a du monde286, знает все это на основании собственного опыта и наблюдений. Погруженный в себя самонадеянный философ-затворник ничего не может об этом узнать из своей теории, практика же его нелепа и неверна, и он ведет себя как человек, ни разу не видевший, как танцуют, и никогда не учившийся танцам, а вместо этого изучавший их по значкам, которыми танцы стали записывать сейчас наподобие мелодий.

Поэтому учись наблюдать обращение, уловки и манеры тех, qui ont du monde, и подражай им. Узнай, что они делают, для того чтобы произвести на других приятное впечатление и для того чтобы потом его усилить. Впечатление это чаще всего определяется разными незначительными обстоятельствами, а не непосредственными достоинствами -- те не столь неуловимы и не имеют такого мгновенного действия. Не приходится сомневаться в том, что сильные люди имеют власть над слабыми, как очень верно сказала Галигаи, жена маршала д'Анкра, когда ее в упрек и на позор своему времени повели на казнь за то, что, прибегнув к магии и колдовству, она подчинила себе Марию Медичи. В действительности же власть приобретается постепенно и приемами, которым нас обучают опыт и знание света, ибо лишь немногие по слабости своей поддаются страху, но зато очень многие по той же слабости поддаются обману. Мне часто случалось видеть, как людьми высоко одаренными руководили гораздо менее даровитые, и первые не только не знали, но даже и не подозревали, что в такой степени от них зависят. Все это случается только тогда, когда у этих менее даровитых людей больше навыков и опыта светской жизни, чем у тех, кто находится в их власти. Они видят их слабую и плохо защищенную сторону и направляют на нее свои усилия; они захватывают ее, и вслед за тем приходит все остальное. Захочешь ты расположить к себе мужчину или женщину, -- а человек умный будет стремиться к тому и другому, -- il faut du monde287. У тебя было больше возможностей, чем у кого бы то ни было в твоем возрасте, приобрести се monde288, ты вращался в самом лучшем обществе многих стран в том возрасте, когда другие едва только начинают вступать в свет. Ты овладел всеми языками, которые Джон Тротт знает очень редко и всегда плохо, а коль скоро это так, ты ни в одной стране не будешь чувствовать себя чужаком. Это и есть способ, и притом единственный, иметь du monde, если же у тебя ее нет и ты все еще грубоват и неотесан, то не к тебе ли относится rusticus expectaf289 Горация?

Знание света учит нас, в частности, двум вещам, причем и та, и другая необычайно важны, а природной склонности ни к той, ни к другой у нас нет: это -- владеть своим настроением и чувствами. Человек, у которого нет du monde, при каждом неприятном происшествии то приходит в ярость, то бывает совершенно уничтожен стыдом, в первом случае он говорит и ведет себя как сумасшедший, а во втором выглядит как дурак. Человек же, у которого есть du monde. как бы не воспринимает того, что не может или не должно его раздражать. Если он совершает какую-то неловкость, он легко заглаживает ее своим хладнокровием, вместо того чтобы, смутившись, еще больше ее усугубить и уподобиться споткнувшейся лошади. Он тверд, но вместе с тем деликатен и следует на деле прекраснейшему из максимов: suaviter in modo, fortiter in re290; другая такая максима -- это volto sciolto e pensieri stretti291. У людей, не привыкших к свету, бывают болтливые лица, и они настолько неловки, что видом своим выдают то, что им все же хватает ума не высказывать вслух. В светской жизни человеку часто приходится очень неприятные вещи встречать с непринужденным и веселым лицом; он должен казаться довольным, когда на самом деле очень далек от этого; должен уметь с улыбкой подходить к тем, к кому охотнее подошел бы со шпагой. Находясь при дворах, ему не пристало выворачивать себя наизнанку. Держать себя так человек может, больше того, должен, и тут нет никакой фальши, никакого предательства: ведь все это касается только вежливости и манер и не доходит до притворных излияний чувств и заверений в дружбе. Хорошие манеры в отношениях с человеком, которого не любишь, не большая погрешность против правды, чем слова "ваш покорный слуга" под картелем. Никто не возражает против них, и все принимают их как нечто само собой разумеющееся. Это необходимые хранители пристойности и спокойствия общества; они должны служить только для защиты, и в руках у них не должно быть отравленного коварством оружия. Правда, но не вся правда -- вот что должно быть неизменным принципом каждого, у кого есть вера, честь или благоразумие. Те, кто уклоняется от нее, возможно и хитры, но ума у них не хватает. Вероломство и ложь -- прибежище трусов и дураков. Прощай.