Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов

Ну, разумеется, сказалась усталость, немыслимое переутомление: оперировали по пятнадцать часов в сутки, и это продолжалось уже неделю. «Просто заснула, наверное, — оправдывалась она час спустя перед Дурехой, — я ведь второго июня прямо у операционного стола с зажимами в руке носом клюнула… А он как губами притронулся, так у меня в глазах и поехало…»

Когда Василиса очнулась, голова ее лежала на груди у Алексея. Сердце у подполковника билось гулко и часто. Глядя, как сосед, в потолок, он бережно гладил ее короткие жесткие волосы. В тот раз она страшно смутилась, покраснела так, что проступили вдруг все конопушки, но руку свою из его широченной лапы не вырвала, а аккуратно — все-таки лежачий больной! — высвободила.

На следующий день Алексей опять поцеловал Василисе руку, но в обморок она на этот раз не упала, просто закрыла глаза и вздохнула.

— А там не стреляют, там только травы шуршат и церквушечка на горизонте белеет, — прижав ее ладонь к щеке, сказал подполковник Селиванов.

— Где?

— Там, наверху… А еще я женщину с крыльями видел. Небо синее-синее, мирное такое, а по нему женщина летит… Белая, красивая… как ты.

— Боже, Боже ты мой! — простонала Василиса, на глазах у которой навернулись вдруг слезы. — Да вы что, мужики, с ума все посходили, что ли!..

4 июня больной Селиванов, хоть и держась за стеночку, но сам, без посторонней помощи, дошел до туалета.

…Вечером того же дня медсестра Глотова сидела в скверике у драмтеатра. Минут пять восьмого напротив касс остановились две машины: черный джип «гранд-чероки» со знакомой пулевой пробоиной на ветровом стекле и красный подержанный «форд». Водители иномарок — мордатый амбал, тот самый, которому она пшикнула в лицо фонаревским «параличом», и симпатичный чернявый юноша кавказской наружности — пожав друг другу руки, поменялись автомобилями: шеястый квадрат пересел в красный «форд», красавчик в светлых слаксах — в столь знакомую Василисе черную тачку. Обе машины, лихо развернувшись, умчали с Театральной площади. Минут через десять, кинув в урну окурок, поднялась со скамейки и Любовь Ивановна. У светофора она открыла сумочку и, глянув на себя в зеркальце, поспешно надела темные противосолнечные очки, а добравшись до общаги, надолго заперлась в душе.

— Котят нужно топить, пока они слепые, — хмуро заявила Любовь Ивановна своей лупоглазой подружке, когда они пили чай. Дуреха долго соображала, о чем это она, но так и осталась в совершеннейшем недоумении.

Около одиннадцати медсестра Глотова позвонила своему знакомому по Афгану, Володечке Усанову, и, переговорив с ним, набрала домашний номер полковника Бахтиярова.

Рано утром под ее окнами бибикнул армейский «уазик».

Как всегда, Василиса чуть не опоздала. Когда она спрыгнула на бетон военного аэродрома, лопасти Володичкиной «вертушки» уже вращались. Ах, какой ветер, какой неистовый, слезы из глаз выжимающий вихрь от винтов шибанул Василисе в лицо, сорвал фуражку с пижонской высокой тульей у бежавшего рядом с ней прапорщика! Согнувшейся в три погибели, изо всех сил зажмурившейся гражданке Глотовой, со вчерашнего вечера опять «временно не работающей», показалось на миг, что некая неведомая, невидимая сила совершенно осознанно препятствует ей, не хочет пускать ее туда, куда она так заполошенно опять устремилась. «Бежишь-бежишь-бежишь!..» — вращаясь, вжикали стальные лопасти вертолета.

— Да! да! бегу, — глотая перемешанные с пылью слезы, шептала в ответ Любовь Ивановна. — Бегу, потому что слишком хорошо себя, оглашенную, знаю!..

И тут опять начались чуть ли не привычными уже ставшие чудеса. В салон Ми-8 беглянке помог подняться неизвестно откуда взявшийся майор Вячиков. Присев рядом с Василисой, лысенький гоношила что-то долго и энергично втолковывал ей. А когда недоверчиво взиравшая на собеседника пассажирка служебного вертолета сначала неуверенно пожала плечами, а затем кивнула головой, Павел Петрович, просияв, вручил ей конверт с командировочными деньгами и так называемые документы прикрытия на имя Пашковской Веры Станиславовны, питерской журналистки, участницы международного проекта «Поиск-96». Вячиков, дружески дернув Василису за нос, выскочил из ревущей машины. Дверь захлопнули, вертолет тотчас же взлетел. И вот, когда фигурка машущего рукой майора стала совсем-совсем маленькой, растерянно смотревшая в иллюминатор женщина с большущими зелеными глазами вспомнила вдруг, что впопыхах, собираясь, забыла сунуть в сумку злосчастную куклу Дуреху…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

про то, как Василиса встретилась наконец-то с Царевичем и не только с ним…

Горы были обманчиво близки. Казалось, что начинались они сразу же за выгоревшими дотла под солнцем пыльными, цвета хаки, холмами. В погожие дни из Ханкалы были видны сразу два Кавказских хребта: Терский на востоке и Сунженский чуть южнее. Где-то там, высоко в горах, шла настоящая — с окопами, бомбежками, трупами и кровью — война. Снеговые вершины были так светлы и призрачно-поднебесны, что в это с трудом верилось…

Группа, к которой сразу же после прилета в Грозный присоединилась Василиса, занималась поисками без вести пропавших коллег-журналистов. Кроме Василисы, то есть теперь уже Пашковской Веры, по легенде Вячикова — пресс-атташе некоего скромного правозащитного фонда, а также сотрудницы питерского еженедельника, в котором до перехода в армейскую газету работал разыскиваемый Э. Царевич, — так вот, кроме нее в группе «Поиск-96» было еще пятеро таких же, как она, сумасшедших: трое москвичей, немец из «Дейче велле», по имени Руди Шталлер, и местный шофер Рамзан.

О том, что довелось повидать и пережить Василисе и ее спутникам за те три недели, пока белая «Нива» и старый «Москвич» с выбитым задним стеклом колесили по Чечне, можно было бы написать отдельную остросюжетную книгу. Не исключено, что когда-нибудь, когда боль и ненависть на сердце чуть поулягутся, я, быть может, все же соберусь с духом и сделаю это…

Но сейчас, сейчас, Господи!..

…Сейчас давайте лишь зажмуримся, как это делала героиня наша в самые критические, судьбоносные мгновения! Вот так вот — крепко!.. еще, еще крепче! — чтобы и у нас из глаз выжалась к делу не относящаяся, застилающая взор соленая влага! Изо всех сил зажмуримся и медленно досчитаем про себя до самого рокового, самого магического из всех известных нам чисел — до тринадцати, то бишь до чертовой дюжины. Досчитав же, коротко выдохнем и, ничего уже на свете не боясь, вскинем мокрые