Молодой Сталин - Саймон Монтефиоре

Считается, что первые ночи Сталин делил кров с Литвиновым, которого здесь впервые встретил, в дешевой гостинице “Тауэр-хаус” на Филдгейт-стрит в районе Степни. Джек Лондон назвал это место “чудовищной ночлежкой”: две недели пребывания здесь обходились в шесть пенсов. Условия были настолько ужасными, что Сталин, как сообщают, поднял бунт и добился того, чтобы всех переселили. Он устроился в тесной комнатушке на втором этаже в доме 77 по Джубили-стрит все в том же Степни. Комнату он снял у сапожника, русского еврея, на троих с Цхакаей и Шаумяном.

Туманный и сырой Лондон пугал путешественника-грузина. “На первых порах Лондон оглушил и подавил меня… – писал другой русский коммунист, Иван Майский, позднее сталинский посол в Лондоне. – Я чувствовал себя потерянным и одиноким в этом исполинском каменном океане”. Лондон – город “со скучными рядами однообразных маленьких домов, вечно окутанный черным туманом”.

Если Лондон был чужом миром, то район Уайтчепел, где многие говорили по-русски, казался приветливей. Здесь, в Ист-Энде, жило 120 000 еврейских беженцев, спасшихся от погромов; среди них были и бандиты, и социалисты. Ленин побывал в Клубе анархистов Рудольфа Рокера (недалеко от квартиры Сталина в Степни) и ел там гефилте фиш по-еврейски. Вероятно, угощался этим блюдом и Сталин. Едва ли Сосо прошел мимо дикой войны славяно-иудейских преступных группировок. Банды Ист-Энда, где все были выходцами из Российской империи, контролировали притоны, “бачкистов” (воров, специализировавшихся по золотым часам) и “щипачей” (карманников). Эти банды сражались за господство: “Бессарабские тигры” воевали с “Одесситами”, а те – с “Олдгейтской братвой” под предводительством Дарки-Енота (смуглого бандита-еврея по имени Богард).

По прибытии Сталин и остальные зарегистрировались в Польском клубе социалистов на Фелборн-стрит, возле Уайтчепел-роуд, напротив Лондонского госпиталя[105]. Под наблюдением Особой службы и разбушевавшихся репортеров делегаты получили скудные суточные – два шиллинга на день, разъяснения, как найти место съезда, и тайные пароли, чтобы избежать проникновения на съезд охранки.

Встретившись на верхнем этаже “в скромной обстановке социалистического клуба, где было мало мебели (столы и стулья), а на стенах висели автографы зарубежных гостей”, большевики начали с того, что провели заседание собственной фракции и избрали секретный комитет – а также как уважающие себя делегаты “изучили карту города”. Но “Дейли миррор” было не до таких прозаических деталей. “Женщин-революционеров легко распознать: они бесстрашны, у них железные нервы, – восхищался репортер. – Каждый день они упражняются в стрельбе из револьвера. Они ежедневно стоят у зеркала, перед ним учатся целиться и нажимать на курок… Большинство из них – молодые девушки, одной только восемнадцать лет. Ее длинные светлые волосы собраны в косу”.

Зоркий глаз репортера, однако, заметил “крепко сложенного мужчину с решительным взглядом… Он стоял на углу Фелборн-стрит; было ясно, что это иностранец и человек высокого положения. Это был мсье Севьефф, сотрудник российской тайной полиции; он должен следить за русскими социалистами” – у которых, многозначительно добавляла газета, “почти не было багажа”.

Затем делегаты отправились на Пятый съезд социал-демократов. Они ехали на омнибусе или шли пешком до Излингтона. Там, к своему изумлению, они обнаружили, что съезд проходит в церкви – церкви Братства на Саутгейт-роуд, в рабочем квартале; здание “похоже на десятки других таких же зданий британской столицы: потемневшие от копоти стены, узкие стрельчатые окна, почерневшая крыша с башенкой”. Делегаты вошли в “простое голое помещение, где могло расположиться 300–400 человек”. Горького разочаровало то, что здесь не было никакого убранства: он назвал церковь “смешной своим убожеством”. Приходской священник, преподобный Ф. Р. Суон (среди его паствы был будущий премьер-министр от лейбористов Рамсей Макдональд), был пацифистом, последователем Уильяма Морриса.

13 мая 1907 года (30 апреля по старому стилю) делегаты спели погребальный гимн по падшим товарищам, и после этого отец русского марксизма Плеханов открыл съезд. Сталин видел, что Ленин часто садится рядом с высоким, беспокойным, худым как привидение Горьким – мировой знаменитостью, писателем, собиравшим деньги для большевиков и однажды видевшим казнь в Гори[106]. Большевики сидели с одной стороны, меньшевики с другой; все голосования проходили “с нервной разгоряченностью”.

На съезде присутствовало 302 делегата с правом голоса, представлявших 150 000 рабочих. Но славные дни 1905 года остались позади, партия была в плачевном состоянии, царские репрессии сломили ее. Большевиков было девяносто два; почти все они намеревались продолжать вооруженную борьбу, как в 1905-м, и бойкотировать выборы в Думу. Но их превзошли числом восемьдесят пять меньшевиков, пятьдесят четыре бундовца, сорок пять поляков и литовцев и двадцать шесть латышей – все они поддержали участие в выборах. Ленин был готов сочетать борьбу с оружием в руках и участие в выборах (в наше время приверженцы такой стратегии – террористы ИРА, “Хамаса” и “Хезболлы”). Он принял помощь меньшевиков, чтобы победить в этом споре, а затем снова стал их противником.

Все фракции теряли сторонников, но большевиков в Грузии задавили до такой степени, что Сталин, Цхакая и Шаумян могли лишь принимать участие в совещаниях, но не имели права голоса.

– Кто это? – спросил Сталин у Шаумяна, увидев, что на трибуну взошел новый оратор.

– Ты не знаешь? – ответил Шаумян. – Это товарищ Троцкий.

Троцкий (настоящее имя – Лев Бронштейн) пользовался в Лондоне популярностью. Он только что бежал из сибирской ссылки, проделав путь в 400 миль через тундру на оленьей упряжке. Здесь Сталин познакомился (и, вероятно, обменялся рукопожатиями) с Троцким – впрочем, тот утверждал, что впервые встретился со своим заклятым врагом только в 1913 году.

Пока Сталин командовал боевыми отрядами в Чиатурах, Троцкий возглавлял Петербургский совет. Виртуозно владевший пером, выдающийся оратор, обладатель сильного еврейского акцента, беззастенчиво самовлюбленный, щегольски одетый, с ухоженной шевелюрой, Троцкий был знаменит на весь мир, и Сталину до него было далеко. Хотя сам Троцкий был сыном богатого землевладельца-еврея из Херсонской губернии, он отличался невероятным высокомерием и называл грузин неотесанными “провинциалами”.

Ленин, давший блестящему журналисту Троцкому прозвище Перо, теперь жаловался, что Троцкий задается. Таланты Сталина оставались в тени, в то время как Троцкий блистал вовсю – и Сталин возненавидел его с первого взгляда. Вернувшись домой, Сталин написал, что Троцкий оказался “красивой ненужностью”. Тот в ответ ехидно заметил, что Сталин “ни разу не воспользовался предоставленным ему совещательным голосом”.