Дочь викинга - Юлия Крен

Руна, подойдя к Гизеле, сжала ее ладони.

– В Норвегии… никто тебя не знает… никто не знает, что ты… невеста… Роллона…

Гизела опустила глаза, но рук не отняла. Она кивнула.

На следующий день Гизела сказала, что еще не решила, как поступить. Тем не менее теперь не только Руна учила язык франков, но и Гизела принялась учить язык северян.

С каждым утром становилось немного холоднее, чем вчера. Просыпаясь, девушки сбрасывали с себя гору листьев, нападавших на них за ночь. Голые ветви деревьев покачивались на ветру. Они немного пугали Гизелу – очень уж были похожи на черные иссохшие руки. На тускло-коричневых, с гнильцой, листьях, еще вчера казавшихся золотыми, лежал тонкий слой инея, серебрившийся в слабых лучах утреннего солнца. Стоило тучам затянуть небо – и тот же иней становился грязно-серым. Но, прекрасный или отвратительный на вид, иней предвещал приближение зимы. Зимой Руна не сможет вернуться в Норвегию. Зимой Гизела не выживет в лесу.

До сих пор принцесса держалась достойно, Руна не могла этого не признать. Гизела не жаловалась, не плакала. Она вступала в разговор только для того, чтобы выучить новое слово на северном наречии или научить чему-то Руну. При этом принцесса оказалась гораздо способнее к языкам, чем ее подруга.

Конечно, знание языка было совершенно бесполезным, если вокруг не было ни души. В начале путешествия Руна была рада безлюдью: никого не встретишь – значит, никто не попытается тебя убить. Но со временем она начала искать следы людей. А главное, она надеялась найти заброшенный дом, в котором можно было бы перезимовать. Подошел бы и жилой дом – у крестьян можно было бы попросить еды и приюта. Но девушки никого не встретили. Не нашли они ни хоженых дорог, ни обработанных полей, ни селений.

И все же Руне все время чудилось, будто за ней кто-то наблюдает. Словно лес населяли какие-то невидимые существа, и эти существа не сводили с нее глаз. Она вздрагивала при каждом шорохе, и тревога росла день ото дня, хотя Руна и убеждала себя в том, что не стоит доверять этому наваждению. Но она ничего не могла с собой поделать. Северянка чувствовала себя так, будто удавка день ото дня все туже затягивалась на ее горле…

Руна не стала делиться своими страхами с Гизелой. Она не говорила ни о Тире, ни о Таурине. Но теперь северянка старалась не оставлять подругу одну и даже не ходила на охоту, хотя именно в эти дни, когда в лесу было не найти плодов, мясо могло бы утолить их голод.

От нехватки пищи у Руны сводило живот. И, конечно же, она злилась. Иногда она злилась на Гизелу, потому что та отказывалась упражняться в метании ножа. Иногда же Руна злилась на себя за то, что не пытается отделаться от этой девчонки. Если за ними действительно следят враги и если эти враги нападут, ей будет гораздо легче сбежать, если не придется помогать принцессе. В то же время, уговаривала себя Руна, хоть ей и тяжело заботиться о Гизеле, и приходится идти медленнее, но присутствие принцессы идет ей на пользу. С Гизелой можно поговорить. К ней можно прижаться холодной ночью. Можно разделить с ней скудный обед. Все это доказывало, что Руна еще в царстве живых, что не очутилась еще среди мертвых, в тех пределах, где можно повстречать лишь призраков.

Кое в чем Гизела была даже полезна – у нее был отменный слух. И это проявлялось не только в том, что принцесса быстрее учила язык, потому что ей легче было воспринимать чужую речь. Она раньше Руны слышала непривычные для леса звуки и обращала на них внимание северянки, а значит, могла вовремя предупредить ее о чужих шагах или конском топоте. Это немного успокаивало Руну – ровно настолько, чтобы она могла уснуть вечером.

Однажды Гизела проявила свой талант не только в умении слышать самые тихие звуки. Она первой заметила поднимающийся за деревьями дым. Пройдя вперед, девушки пробрались сквозь густой кустарник и увидели впереди луг и поле, а за ними – одинокий хутор.

Путешествие с Гизелой имело еще одно преимущество: хрупкая и нежная белокурая девчушка, пускай и в грязной одежде, не вызовет таких подозрений, как жилистая и непривычно черноволосая простая девка, еще и стриженая под мальчика.

Крестьянка, отворившая им дверь, смотрела только на Гизелу. У женщины был затравленный взгляд, тело иссохло, а губы шелушились. На ее лице явственно проступило облегчение оттого, что к ней в дом постучали две девушки, а не мужчина. К тому же одна из девушек говорила по-франкски!

Когда Гизела попросилась к ней на ночлег, крестьянка молча отошла в сторону, впуская гостей. Принцесса мигом очутилась за порогом, так ей хотелось насладиться теплом жилого дома. А вот Руна медлила. Она многое пережила с тех пор, как приплыла в эту чужую страну, но еще никогда и никто не делился с ней ужином просто так. И вновь у нее засосало под ложечкой: может быть, за гостеприимством крестьянки скрывается злой умысел?

Но тут Руна уловила великолепный аромат пищи, и голод развеял все ее опасения. Сейчас северянка могла думать только о еде. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься к котлу, висевшему над очагом, не схватить его голыми руками и не вылить его содержимое себе в рот – и не важно, будет вкусно или нет.

Крестьянка заметила животный голод в ее взгляде и все так же молча наполнила две деревянные миски. Одну она протянула Руне, другую – Гизеле, а сама принялась есть прямо из котелка, глотая пищу так же жадно, как и девушки. Голод и совместный ужин сблизил их лучше любых слов, и когда Руна подняла голову от пустой миски – их угостили бобовой похлебкой, – ей показалось, что она уже давно знает эту женщину, словно они провели тут уже много дней и ночей.

– Ты одна живешь? – Руна впервые заговорила на франкском с кем-то, кроме Гизелы.

Слова сорвались с ее губ неожиданно легко, и крестьянка, судя по всему, поняла ее.

Женщина медлила. Она словно разучилась говорить.

– Нет, у меня есть муж, – наконец пробормотала она. – Но он пошел в соседнюю деревню за солью и досками.

Женщина опустила голову, и Руна не стала ее расспрашивать.

Теперь, утолив голод, она могла спокойно осмотреться. Дом пропитался дымом. Тут было немного темновато, зато толстые стены надежно защищали от ветра. У стола стояли две лавки, на крючках висели кухонная утварь и крестьянские орудия труда для посева и сбора урожая. Неподалеку от очага виднелась лежанка, напротив – какое-то странное каменное сооружение с крошечной дверцей, словно домик внутри дома. Крестьянка открыла дверцу и достала из загадочного домика краюху хлеба.

Руна чуть не охнула. Она не ожидала, что их не только накормят ужином, но и угостят хлебом. И опять ей едва удалось сдержаться, чтобы не вырвать у женщины хлеб из рук и не проглотить его целиком. Присмотревшись, Руна увидела, что это не совсем хлеб, скорее лепешка. Пришлось подождать, пока крестьянка разделит это лакомство. Зерна были грубого помола, и лепешка отдавала пеплом, смешанным с отрубями и овсом, но Руна не помнила, когда ела что-либо вкуснее.