Хорошие люди. Повествование в портретах - Анастасия Коваленкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но бабушка уже отвлеклась на другое: ей кажется, что её часы подмокли и не идут, она, надев очки, всматривается в циферблат, прикладывает их к уху. Потом с облегчением вспоминает, что с вечера не завела. Заводит, крутя маленький винтик. Ловко застёгивает ремешок. Мы собираемся.
* * *
Этот берег совсем даже на наш не похож. Наш-то берег, он пологий, луговой, а этот нависает над рекой обрывистой огромной горой, заросшей сосняком и большими берёзами. От него на всю реку падает синяя тень. А солнце теперь там, за лесистой кручей, его и не видно снизу.
Теперь придётся карабкаться высоко.
Мы только подходим к горе, а лес на нас уже дышит своим воздухом прохладным. По откосу, строем, поднимаются сосны. Они стоят на песчаных уступах, вылезая из земли корнями, корявыми и толстыми. Между корнями как будто ступени вытоптаны людьми, тут подъём, вроде лестницы. А корни петляют, переплетаются, снова уходят вглубь. Я лезу со ступени на ступень и вглядываюсь, что там, между корней, в глубине. Там видны чьи-то норы. В песке попадаются шишки. Некоторые выскакивают из-под ноги и, прыгая, улетают далеко вниз. Высоко мы уже поднялись.
Среди сосен теперь часто белёют большие берёзы, на склоне пошла трава, подъём мягчеет. И солнце оттуда, сверху, уже мигает среди стволов, проскальзывает вдоль по траве ласковыми полосами. Я замечаю землянику, начинаю рвать её в горсть, но бабушка зовёт, она что-то нашла, я тороплюсь, почти всё просыпалось, быстро схватываю ртом с ладони уцелевшие ягоды, бегу.
Наконец-то начинаются грибы!
Бабушка шевелит ногой в мураве, показывая мне целую россыпь жёлтеньких лисичек, больших и маленьких. Я ползаю по траве, торопливо срезаю одну за другой, бабушка рвать не разрешает, режу их маленьким перочинным ножичком, спешу. Так уже хочется собрать всё – и дальше, там же наверняка ещё больше…
От нетерпения я некоторые всё же рву – те, которые совсем уж крошечные.
– Есть, есть грибы… – говорит бабушка, – пахнет грибами… Наберём.
Я втягиваю ноздрями воздух. А он пахнет всем сразу: и сырой травой, и корой берёз, и чёрной землёй с корнями. Лисички из корзинки тоже пахнут, резиновым таким запахом, как ластик. Они вообще немножко резиновые грибы.
А дальше нам попадаются сыроежки, и много, но бабушка не велит брать ни жёлтые, ни розовые, «дохлые они, в труху разлетятся». Всё же я собираю их, хотя, покрутив в руке, вижу, что и правда, дохлые какие-то. Зато зелёные сыроежки – какие крепенькие кубышечки, прямо скрипят под ножиком!
Берёзы понемногу расступаются, растут всё просторнее, а сами деревья тут старые, и такие большие эти берёзы, что только до боли в шее задрав голову, вижу я высоко-высоко их кроны, шевелящие кружочками листьев, там, рядом с голубым небом. Так высоко та листва, что и шума её тут, внизу, совсем нет. Здесь тихо, и наши с бабушкой голоса звучат среди белых пятнистых стволов звоном, как в большой комнате. А птиц не слышно, бабушка говорит, от жары все попрятались.
По зелёному косогору выходим мы к самому верху, на опушку. Между редких деревьев уже золотится поле, и сюда, к нам, жаркими волнами течёт оттуда полевой запах.
Бабушка достаёт из кармана и повязывает на голову синюю косынку, повязывает озорно, узлом назад. Она закатывает рукава клетчатой ковбойки. Руки у неё такие загорелые, даже темнее рубашки. И лицо её бронзовое, темнее серебряных волос.
– Во-он туда пойдём, – машет она рукой в поля, – к тем островам, берёзовым, видишь? Там белые должны быть, колосовики. Там и привал устроим.
* * *
По узкой тропинке сквозь ржаное поле мы идём долго и скучно, потому что рожь высокая, и мне ничего, кроме колосьев, не видно, и жарко, и сухо кругом. Тропинка под ногами рыжая, растрескавшаяся, странно, как это из такого каменного выросли колосья. А бабушкины ноги в синих кедах всё мелькают перед глазами, всё шагают, шагают. И корзинка покачивается в её руке – скучно, туда-сюда, туда-сюда. Из корзинки пахнет грибами и бутербродами с сыром, которые, наверно, уже все раскисли в своём пакете от такой жары. Долго идём. Скучно…
Вдруг рожь сама широко распахивается, размыкается и вся уходит вправо, влево, в обхват зелёного берёзового острова.
Этот остров теперь шумит перед нами весёлым молодым березняком, качает орешниками. Трава на нём густая, а я сразу замечаю в ней притаившийся толстый гриб, и оказывается, что это и есть самый настоящий белый колосовик. Бегу к нему, спотыкаясь о кочки, чуть не рассыпав корзинку. Стою на коленях, приминаю траву ладонями. Режу медленно, стараюсь захватить всю ножку, спрятавшуюся в земле. Больно-больно кусает кто-то мою коленку внутри штанины, муравей залез туда, что ли? Наверное, рыжий, злой. Руку тоже обжигает, так и есть, эти рыжие муравьи ползают тут, я вскакиваю, отряхиваясь.
Бабушка тоже нашла, она стоит под орешником, показывает мне белый в высоко вытянутой руке, смеётся и, увидев ещё и ахнув, снова скрывается, нагнувшись под куст.
Я ползаю на коленях в траве, теряя то ножичек, то корзинку, опять находя их, я всё режу эти чудесные белые грибы. Мы аукаемся, перекликаемся, хвастаемся, кто сколько нашёл.
И маленькие крепыши, и широкошляпые взрослые, и такие ногастые, что не вынуть из земли. И все пахнут, душисто, вроде как сыр, но лучше. У них коричневый запах, у этих грибов. И такая радость от них, что всё улыбаешься и улыбаешься, и дрожит что-то внутри.
Какие-то семена и крошки попали в туфлю, колются там, а паутина липнет к щеке, ну и ладно, пускай, не до того сейчас.
Наконец уже и коленки устали, больно коленки, и совсем я не понимаю, где я, где моя бабушка, и белых вроде больше не видно. Я встаю, оглядываюсь вокруг, устало поднимаю корзинку, там уже много. Иду к серёдке острова, туда, где у кострища старое бревно лежит. Иду, поглядываю в свою корзинку, поправляю грибы, чтобы покрасивее было, представляю, как удивится бабушка. А вдруг я даже больше, чем она, набрала?
Плоское чёрное кострище среди вытоптанного пятачка. Седое изогнутое бревно, гладкое-прегладкое. У бревна стоит бабушкина корзина, видны всё коричневые шляпки, сахарные ноги белых, полная… А на бревне лежит свёрток с бутербродами и зелёное
