Мера всех вещей - Платон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мен. Должно быть, так.
Сокр. Что же далее? Люди, желающие, как ты говоришь, зла и, однако ж, думающие, что зло вредит тому, кому приключается, может быть, сознают, что они получат от него вред?
Мен. Необходимо.
Сокр. А тех, которые получают вред, не почитают ли они людьми жалкими, поколику им что-нибудь вредно?
Мен. И это необходимо.
Сокр. А людей жалких не называют ли они несчастными?
Мен. Я думаю.
Сокр. Но есть ли такой человек, который хочет быть жалким и несчастным?
Мен. Кажется, нет, Сократ.
Сокр. Следовательно, никто не хочет зла, Менон, если не хочет быть таким. Да и что иное значит быть жалким, как не хотеть зла и не приобретать его?
Мен. Ты, должно быть, говоришь правду, Сократ. В самом деле никто не хочет зла.
Сокр. А не сказал ли ты недавно, что быть добродетельным – значит хотеть добра и иметь способность для него?
Мен. Конечно, сказал.
Сокр. Если же сказал, то хотеть его свойственно ведь всем, и в этом отношении один, верно, ничем не лучше другого?
Мен. Видимо.
Сокр. Между тем явно, что как скоро один лучше другого, то лучшим был бы он по способности к добру.
Мен. Конечно.
Сокр. Значит, по твоему понятию, добродетель, видно, есть способность производить добро.
Мен. Я думаю совершенно так, как ты, Сократ, теперь предполагаешь.
Сокр. Посмотрим же и на это, справедливы ли слова твои. Может быть, ты говоришь и хорошо. Ведь возможность производить добродетель у тебя называется добром?
Мен. Да.
Сокр. Но добро, по твоему мнению, не есть ли, например, здоровье и богатство? Разумею также приобретение золота, серебра, почестей и власти в обществе. Или ты почитаешь добром что-нибудь иное, а не это?
Мен. Нет не иное, но все это.
Сокр. Хорошо; пускай добывание золота и серебра есть добродетель, как говорит Менон, отечественный иностранец великого царя442. Однако ж с этим добыванием соединяешь ли ты, Менон, понятия справедливо и свято, или для тебя это все равно? То есть если бы кто-нибудь добывал и несправедливо, ты, тем не менее, называл бы это добродетелью?
Мен. Ну нет, Сократ; называл бы пороком.
Сокр. Следственно, к этому добыванию, по-видимому, непременно надобно присоединить либо справедливость, либо рассудительность, либо святость, либо какую-нибудь другую часть добродетели, а иначе оно не будет добродетель, хотя и производит добро.
Мен. Да без этого как же быть добродетели?
Сокр. А не добывать золота и серебра ни себе, ни другому, когда это несправедливо, – такое именно недобывание не есть ли добродетель?
Мен. Видимо, добродетель.
Сокр. Следовательно, добывание подобных благ – не больше добродетель, как и недобывание их; видно, что сопровождается справедливостью, то будет добродетель, а что бывает без всего подобного, то – порок?
Мен. Мне кажется, необходимо думать так, как ты говоришь.
Сокр. Но каждую из этих вещей – то есть справедливость, рассудительность и все подобное – немного прежде не называли ли мы частью добродетели?
Мен. Да.
Сокр. Так ты, Менон, шутишь надо мной?
Мен. Как же это, Сократ?
Сокр. Недавно я просил тебя не ломать и не раздроблять добродетели и предложил примеры, как надлежало отвечать; а ты, пренебрегши этим, сказал мне, что добродетель есть возможность производить добро справедливо; справедливость же признал частью добродетели.
Мен. Конечно.
Сокр. Но из признанных тобой положений следует, что быть добродетельным – значит делать, что бы кто ни делал, с одною частью добродетели, потому что справедливость, равно как и прочее в том же роде, ты называешь частью добродетели.
Мен. Так что же?
Сокр. То, что я просил тебя определить целую добродетель; а ты отнюдь не сказал, что она такое, и называешь добродетелью всякое дело, как скоро оно производится частью добродетели. Ты как бы так говоришь: добродетель в целом я узнаю и из того уже, когда она будет раздроблена на части. Итак, тебе, любезный Менон, кажется, нужен снова тот же вопрос: что такое добродетель? А иначе всякое дело с частью добродетели будет добродетель. Ведь это именно можно говорить, когда бы кто говорил, что всякое дело со справедливостью есть добродетель. Или ты не считаешь нужным возвратиться к прежнему вопросу, а думаешь, что иной знает, что такое часть добродетели, не зная самой добродетели?
Мен. Нет, я не думаю этого.
Сокр. Особенно если помнишь, что, когда пред этим я отвечал тебе о фигуре, мы того ответа не одобрили, потому что он основывался на понятии, еще исследуемом, а не признанном.
Мен. И справедливо не одобрили, Сократ.
Сокр. Не думай же и ты, почтеннейший, объяснить кому-нибудь добродетель через указание на ее части, когда только еще исследуется, что такое она в целом, или дознать что другое, говоря таким образом; иначе всегда потребуется прежний вопрос: на каком понятии о добродетели основывается то, что ты говоришь о ней. Или мои слова, по твоему мнению, ничего не значат?
Мен. Мне кажется, они справедливы.
Сокр. Отвечай же опять сначала: что называете вы добродетелью – ты и друг твой?
Мен. Сократ, слыхал я и прежде, чем встретился с тобой, что ты не делаешь ничего более, как сам недоумеваешь и других вводишь в недоумение; вижу и теперь, что ты чаруешь меня, обворожаешь, просто околдовываешь, так что я полон сомнения. Ты и видом и всем другим, если можно позволить себе шутку, кажется, совершенно походишь на широкую морскую рыбу, торпиль443. Ведь и она приближающегося и прикасающегося к себе человека приводит в оцепенение; и ты сегодня сделал со мной, по-видимому, нечто подобное – оцепенил меня. Да, я истинно нахожусь в оцепенении – и по душе, и по языку, так что не могу сказать тебе. О добродетели я беседовал тысячекратно, продолжительно, со многими и, как мне по крайней мере казалось, не без успеха; а теперь даже не могу отвечать, что такое она вообще. Кажется, хорошо делаешь ты, что и не отплываешь, и не уезжаешь отсюда, потому что в другом городе, будучи чужестранцем и поступая таким образом, тотчас бы заключен был, как чародей.
Сокр. Хитрец ты, Менон, едва не обманул меня.
Мен. Что еще, Сократ?
Сокр. Знаю, для чего приискал мне это подобие.
Мен. А для чего, думаешь?
Сокр. Для того, чтобы я и тебя уподобил. Мне ведь известно, что всем красавцам нравится быть уподобляемыми. Это им выгодно, потому что к людям красивым подбираются и подобия красивые. Однако ж я не уподоблю тебя. Если твоя торпиль, приводя в оцепенение других, и сама цепенеет, то я похожу на нее; а когда нет, то не похожу. Ведь я привожу других в недоумение не потому, что сам разумею дело, а потому, напротив, заставляю других сомневаться, что сам сомневаюсь. Вот и теперь, что касается до добродетели, я не знаю, в чем состоит она; а ты, прежде чем сошелся со мной, может быть, знал – и вдруг уподобился незнающему. Впрочем, мне все-таки хочется вместе с тобой рассмотреть и исследовать, что она такое.
Мен. Но каким образом, Сократ, ты будешь исследовать то, чего не можешь определить вообще? Какую предположишь себе вещь, которой не знаешь, а ищешь? Даже если бы ты и встретился с нею, как узнаешь, что это она, когда не знал ее444?
Сокр. Понимаю, что хочешь ты сказать, Менон. Видишь, какое спорное приводишь положение! Как будто человек в самом деле не может исследовать – ни того, что знает, ни того, чего не знает; не может исследовать того, что знает, так как знает и не имеет нужды в таком именно исследовании; не может исследовать и того, чего не знает, так как не знает, что исследовать.
Мен. Но разве, по твоему мнению, Сократ, это нехорошо говорится?
Сокр. Конечно, нехорошо.
Мен. И ты можешь сказать, почему?
Сокр. Могу. Ведь я слушал
