Играй грязно - Мишель Геркулес

— Нет, солнышко. Эта джерси твоя. Когда-нибудь я уговорю тебя нарушить твое правило.

К тому времени, когда мы присоединяемся ко всем, кто толпится у клетки, почти все щенки уже определились с хозяевами. Даррен забирает одного, Шон — другого. Остался только один щенок.

— Мне жаль этого беднягу, — говорит Логан и обращается к брату. — А мы точно не можем взять двоих?

— Будь реалистом, брат. Мы едва можем позаботиться об одном. Ты знаешь, сколько работы будет только с Блэр?

Даррен и Шон смотрят на человеческую Блэр, у которой лицо как помидор. Си Джей подходит и смотрит на оставшегося щенка:

— Что не так с этим щенком? Почему он никому не нужен?

— Он очень застенчивый и не хочет ни с кем общаться, — отвечает Даррен.

— Значит, он — брак помета?

— В этом помете нет бракованных, — возражает Ноа.

Си Джей смотрит на щенка несколько секунд, а затем, к удивлению всех собравшихся, говорит:

— Я возьму его.

— Ты? — воскликнул Ноа. — Ты сказал, что они похожи на крыс.

— Ну, так и есть.

— Я не уверен, что хочу, чтобы ты забрал одного из щенков:

— Он скрестил руки.

Си Джей повторяет позицию Ноа:

— Почему? Ты думаешь, что я не смогу позаботиться о собаке?

— Я думаю, что ты больше любишь кошек. Ну знаешь, потому что ты — задница.

Пришло время мне снова вмешаться. Похоже, это все, что я делаю в последнее время. Если это не Блэр и Алекс, или Шон и Эшли, то это Си Джей ссорится со всеми в команде.

— Си Джей, если ты действительно уверен, что хочешь последнего щенка, то можешь забрать его.

Ноа наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

— Ты уверена в этом? Я не думаю, что он способен заботиться даже о мухе.

— О, а ты? Ты едва вылез из подгузников, — подхватывает Си Джей.

— Хватит! — пробурчал Шон. — Си Джей, на пару слов, пожалуйста.

— Почему? Я ничего не сделал.

— Не спорь со мной, — проворчал Шон и направился в раздевалку.

Шон редко выходит из себя, и настроение меняется в общей зоне. Си Джей следует за своим капитаном без привычной высокомерной развязности.

— Надеюсь, Шон сможет понять, что не так с Си Джеем, — говорит Даррен.

— Да, его поведение сегодня зашкаливало, — соглашается Логан.

Блэр ловит мой взгляд и смотрит в сторону моего кабинета. Черт. Я забыла об анонимном телефонном звонке и голосовом сообщении.

— Мне нужно забрать свои вещи из офиса, — говорю я Ноа, и мы с Блэр вместе идем по коридору.

— Не могу поверить, что он не пошел за тобой. Ноа — как восьмой щенок в помете.

— Он не щенок.

— Он смотрит на тебя влюбленными щенячьими глазами.

Я закрываю дверь в свой кабинет, жалея, что рассказала Блэр о телефонном звонке. Меня тошнит, а руки липкие.

— Господи, да ты белая, как привидение. Хочешь, я сначала прослушаю сообщение?

— Нет. Я должна знать, с чем имею дело.

— С мерзким куском дерьма.

Я нажимаю код доступа к голосовой почте, а затем включаю громкую связь. Мы с Блэр прижимаемся друг к другу спинами к двери, поскольку окна кабинета выходят в коридор, и я не хочу, чтобы кто-нибудь случайно уловил наши выражения лиц. Я знаю, что по моему будет видно все.

Сначала раздается жуткое, тяжелое дыхание, затем роботизированный голос. "А твой новый парень знает, какая ты шлюха, Джиа Манчини? Держу пари, этот маленький идиот не в курсе, что ты занимаешься сексом втроем с близнецами Камински за его спиной или что тебе нравится сосать член помощника тренера ЛаРу, пока тренер Бедфорд наблюдает за этим".

Мое сердце грохочет, но, по крайней мере, мне не хочется плакать, когда сообщение заканчивается.

— Что за херня это была? — спрашивает Ноа возле двери.

Я поворачиваюсь, прижимая телефон к груди. При одном взгляде на ужасающее выражение лица Ноа мне хочется плакать. Я сглатываю комок в горле и пытаюсь ответить ему, но язык меня подводит.

— Джиа? — он входит в кабинет и закрывает дверь. — Что происходит? Тебя кто-то домогается?

— Ей поступают анонимные звонки, и они оставляют такие милые голосовые сообщения, — отвечает Блэр, когда я не могу ответить.

Его ужас перерастает в ярость:

— Как долго это продолжается?

— Недолго. Было всего два звонка.

— Почему ты мне не сказала?

— Ладно, думаю, мне стоит оставить вас наедине, — говорит Блэр, прежде чем выйти из кабинета.

Слезы катятся по моим щекам:

— Мне было стыдно.

Ноа сокращает расстояние между нами и крепко прижимает меня к своей груди:

— Это безумие. Кто бы не оставлял тебе эти сообщения, это ему должно быть стыдно, а не тебе.

— Я знаю, но я не могу ничего поделать с тем, что чувствую.

— А раньше что-нибудь подобное случалось?

Я напряглась в его объятиях, и он, очевидно, это заметил. Он уже слышал последнее неприятное сообщение, так что нет смысла скрывать, что было раньше:

— Не до такой степени. Никто никогда не оставлял мне анонимных телефонных сообщений.

— Должен же быть способ узнать, кто тебе звонит.

Я глубоко вдыхаю его мыльный запах, мои пальцы сжимают его рубашку:

— Сомневаюсь. Мне не следовало слушать сообщение.

— Почему ты это сделала?

Я откинулась назад и посмотрела ему в глаза:

— Может быть, потому что я жажду наказания.

Он вытирает влагу с моих щек:

— Пожалуйста, детка, сделай мне одолжение и не слушай больше эти сообщения. А если ты сменишь номер?

— Это будет очень хлопотно, и я уверена, что тот, кто мне звонит, сможет узнать мой новый номер. Лучшее, что я могу сделать, — это не обращать внимания.

Взгляд Ноа стал жестким:

— В следующий раз, когда они позвонят тебе, если я буду рядом, я отвечу.

— И что ты сделаешь?

— Выскажу им все, что думаю.

— Я думаю, это должна сделать я. Я могла бы сделать это сегодня. Я видела, что телефон звонил, и предпочла его проигнорировать. Я такая трусиха.

— Ты не трусиха. Никогда больше не говори этого.

Я делаю вдох, чтобы возразить, но Ноа останавливает мой спор своим ртом. Он побуждает меня приоткрыть губы, а затем его язык танцует с моим мягко и неторопливо, заставляя меня таять в нем. Тяжесть в моей груди ослабевает, и хотя она не покидает меня полностью, становится гораздо лучше, чем было раньше.

Он отстраняется и смотрит на меня с жаром во взгляде:

— Сколько времени у нас есть до того момента, когда тебе нужно быть готовой к уроку французского?

— Пару часов.

— Много времени для других французских вещей, помимо литературы.