Не жди моих слез - Наталья Калинина

«Бедная мамочка, — подумала я. — Тебе было больно, а я ничего не понимала. А если бы даже поняла, все равно не захотела бы тебе помочь. Люди — эгоисты и думают только о себе. К тому же со стороны любовь может показаться баловством, капризом. А это так больно, так больно…»

Что-то заставило меня повернуться к окну. Я увидела в нем Митино лицо. Вскочив, я рванула на себя раму. В мгновение ока он очутился рядом со мной, бесшумно закрыл окно, задернул штору и стиснул меня в объятиях.

— Я решил, инкогнито будет лучше для нас обоих, — шептал он в коротких перерывах между поцелуями. — Надеюсь, ты умеешь хранить тайны? Знаешь, я едва дожил до нашей встречи.

Я разревелась как последняя дура. Я твердила, что не могу без него жить, что разлука — настоящая пытка. Что я умру, сгину, исчезну с лица земли, если не буду каждый день, каждую минуту с ним рядом. Митя гладил меня по волосам и плечам, целовал и кивал головой. Вдруг, отстранившись, он сказал:

— Два голодных, бездомных студента возмечтали сравняться с богами в искусстве беззаботной любви. — Митя горько улыбнулся. — Готов расписаться под каждым твоим словом. Эти двадцать семь дней и для меня были адовой мукой.

Я сказала Лине, что у меня сильно болит голова и что я буду отлеживаться у себя.

— А если придет вчерашний парень, что ему сказать?

— Скажи, что Станислава приедет завтра. Если хочет, пускай в Москву едет — он адрес знает. А я хочу спать. Всю ночь в поезде глаз не сомкнула.

И началась наша ночная оргия с яблоками, печеньем, охапкой мокрых астр в кувшине, тремя сырыми яйцами, которые мне удалось выкрасть из холодильника, шумом дождя за окном и невоздержанными, ненасытными, возможно даже, на чей-то взгляд извращенными ласками. Митя, как и я, обожествлял нашу плоть и происходившее между нами считал священнодействием.

Стаська прибыла на следующий день в половине первого. Митя первый услышал ее капризный голос. Лина громко, как все глухие люди, сообщила ей, что я заболела и что без нас был Митя.

— Ты сейчас выйдешь и займешь ее разговором, а я садом — и на станцию. В полночь жду на прежнем месте: направо — береза, налево — синяя ель, — сказал Митя и оделся за полминуты.

Я вышла на веранду, изобразила на лице радость, обняла Стаську, чмокнула в щеку.

— Лина говорит, у тебя разболелась голова. У меня она тоже раскалывается. — Она окинула меня подозрительным взглядом. — Лина сказала, без нас Митя заходил. Неужели он не догадается объявиться сегодня или завтра? — Я пожала плечами. — Я по нему ужасно соскучилась. А ты?

Стаська смотрела на меня лукаво, даже с иронией. Впрочем, она на всех так смотрела, за исключением, пожалуй, только Мити. «Плутовка! Негодяйка! Не смей на меня так смотреть! — обрушивалась Нинель тогда еще на семилетнюю Стаську, которая смотрела из-за ее спины в зеркало, когда та наводила красоту. — Не выводи меня из себя, а то швырну чем попало в твои бесстыжие гляделки! — Нинель визжала на истерической ноте. — Ну и придурка выродила! Это твой дурачок-отец (сие адресовалось уже мне) уговорил не делать аборт». И еще что-то в подобном роде, хотя Нинель по-своему очень любила Стаську. Сейчас мне тоже хотелось чем-нибудь зашвырнуть в нее. А ведь я тогда еще не разлюбила Стаську.

И снова до поздней ночи ожидание-обмирание: мое — реальное и оттого очень болезненное, Стаськино — превращенное фантазией в волшебную сказку, а потому романтично-возвышенное. Соединить бы наше состояние в одно, получилась бы нечто по разрушительной силе равное смерчу. Им уже пахло в воздухе, когда без пяти двенадцать Стаська заявила:

— Пойду спать. Сегодня Митя уже не появится. До завтра, Милуша.

Дождь со злостью хлестал по лицу, выл ветер, жалобно скрипели деревья и дверь в сарайчик. Митя промок до майки, я включила электрический радиатор, и в комнате стало тепло и уютно. Кроме яблок и печенья у нас было белое вино и черный хлеб с маслом и помидорами.

В десять нас разбудил громкий стук в дверь. Стаська умоляла меня выйти к ней как можно скорей, потому что «очень, очень паскудно на душе и во всем теле». Я сказала неподдельно сонным голосом, что сейчас выйду.

— Ты запираешься, а я сплю нараспашку. Сегодня ночью кто-то бродил по дому — ты или…

— Я думала, это ты бродишь, — сказала я только для того, чтоб отвлечь Стаськино внимание от скрипа кровати и шороха Митиной одежды. — Я после Сочи стала такой трусихой: вечно мне что-то чудится, мерещится. Сейчас встану. Еще одно усилие…

Митя произнес одними губами:

— Двенадцать. Там же.

И растворился в мокром кусте сирени под окном.

Чтоб не пускать Стаську к себе — в комнате остались кое-какие следы нашей ночной жизни, — я обняла ее на пороге за плечи и повела на веранду.

— Это Митя ходил по дому, я точно это знаю, — прошептала она. — Если бы ходил кто-то чужой, мне бы стало страшно. А так нисколько. И вообще я всегда чувствую его присутствие. Да, ночью он был совсем рядом. Странный человек — почему не может появиться днем?

Мы пили кофе. Стаська бредила Митей вслух, я тоже, но только молча. Опять атмосфера была наэлектризована до предела. Не хватало искры, чтоб грянул гром, взрыв или еще что-то в этом духе. К вечеру на землю пал густой туман, и пронзительные гудки электричек как бы материализовали нашу со Стаськой тревогу в звуке.

— Я буду караулить его сегодня, — сказала Стаська. — Напьюсь кофе и буду ходить по саду со свечами. Такой туман — самая подходящая декорация для волшебных событий.

«Сегодня он не приедет, — с горечью думала я. — Могут отменить электрички. Что мне делать? Я рехнусь или умру от отчаяния. Природа будто настроена против нас…»

Я ошиблась: в двенадцать Митя был на месте. Ровно в двенадцать Стаська высунулась из своего окна, крикнула:

— Митя, Митя! Где же ты? — Через минуту она уже ломилась в мою запертую на крючок дверь. — Милуша, открой, Митя пришел. Ты все на свете проспишь! — кричала она на весь дом.

Мы дрожали, крепко прижавшись друг к другу в лапах голубой ели. Мимо проплывали обрывки тумана, все было нереально и потому совсем не страшно. Даже не было холодно, хоть у нас и стучали зубы. Потом мы влезли в окно, и едва я заперла его и задернула штору, как снаружи раздался голос Стаськи.

— Почему ты не открыла мне дверь? Я только что видела Митю, но его сожрал туман. Моего Митю сожрал туман. Что мне теперь делать?

Она сказала это так жалобно, что у меня дрогнуло сердце.

— Ложись спать. Он придет к тебе во сне.

— Ты так думаешь?

— Я в этом уверена.

Утром я проснулась в постели одна. Никаких Митиных следов в комнате не было. За окном вовсю светило солнце — далекое, чужое, по-осеннему холодное. Я быстро оделась. В коридоре нос к носу столкнулась со Стаськой.

— А я иду к тебе сказать, что Митя на самом деле ко мне приходил. Под утро. За окном только начало сереть, я открыла глаза, а он стоит надо мной и улыбается. Потом наклонился, погладил по голове. Ты знаешь, какая у него ладонь? Ах, Милуша, какая же у него ладонь…

— Как ты думаешь, Митя любит меня? — спросила за завтраком Стаська. — Нет, нет, я не про ту любовь, про какую ты подумала. Мне кажется, он любит меня совсем иначе. Как любят детей, которые, когда вырастут, станут надежной опорой. Да, знаешь, Митя сказал мне: «Спи спокойно, маленькая девочка с чутким сердечком. Все у тебя будет, будет, будет…»

Стаська весь день твердила эти слова, бродя по даче, по мокрому саду… Пока не заявились Нинель с Антоном. Она злая, как мегера, он — прилично навеселе. Лина накрыла на стол. Помню, Нинель хлестала Антона по щекам и топала ногами на Стаську. Наконец все уселись обедать. Посередине стола красовался букет чувственных белых орхидей. Нинель в длинном атласном халате в крупный горошек разливала суп из тяжелой белой супницы, когда на веранду вошла незнакомая тетка в ядовито-розовом плаще.

— Здрасьте. — Она обвела всех бесцеремонным взглядом, задержав его на Нинели, застывшей с половником в руке. — Вы знакомы с Дмитрием Степановичем Горбачевичем? Так вот, он попал в больницу с гнойным аппендицитом. Вы угостите меня супчиком? Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было.

Тетка сняла плащ, положила его по-хозяйски аккуратно на спинку тахты, где летом спал Митя, придвинула к столу стул и уселась рядом с Нинель.

— В чем дело? — растерянно спросила та, машинально подавая ей тарелку с супом. Нинель впала в нечто вроде шока. Никогда не забуду автоматизм ее движений, с каким она наливала суп и передавала тарелки нам.

Тетка припала к тарелке и несколько минут не поднимала от нее головы.

— Рюмочку налейте, — велела она Антону, перед которым стояла бутылка коньяка.

Наконец Нинель начала подавать признаки жизни.

— Станислава, Людмила, что тут без меня происходило? Отвечайте! — потребовала она хорошо поставленным сопрано, что определенно предвещало скандал.