Песочные часы - Данило Киш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тридцать лет. Человек возвращается с работы. На нем темная пиджачная пара, на голове шляпа. Из портфеля, который он держит на уровне груди, выглядывает какой-то сверток в пестрой бумаге с большим бантом золотого цвета. Человек занят тем, что открывает портфель. На женщине длинное платье цвета киновари. На руках она держит ребенка. Волосы собраны в большой узел. Второй ребенок, старший, стоит спиной к зрителю. Это девочка лет пяти-шести. И на ней красное платье. Указательным пальцем правой руки она показывает на портфель отца. Рядом с ними бумажный змей, а чуть дальше — игрушечный барабан и обезглавленная каучуковая кукла.
Сорок лет. В рединготе и полуцилиндре, человек держит в руках развернутый бумажный свиток. Диплом? Акции? Судебное предписание? Под высоким воротником черный галстук, завязанный крупным узлом.
Пятьдесят лет. На нем серый костюм. В левой руке он держит шляпу, правая поднята в ораторском жесте. О чем говорит человек? Политика? Финансы? Искусство? Любовный опыт? Смерть?
Шестьдесят лет. С тростью в руке человек начинает спуск по ступеням. Теперь он повернут боком. Правой рукой опирается на трость, левая прижата к груди. На нем длинное пальто, почти до земли. На голове шляпа. Лицо немного расплылось, глаза опухшие. Его бакенбарды поседели.
Семьдесят лет. Левой рукой он опирается на трость, в правой держит трубку. На голове кепи. Под кепи видны седые волосы, зачесанные за уши. На нем толстый джемпер, но человек съежился, как будто ему холодно.
Восемьдесят лет. Согнувшийся, ссутулившийся, с тростью в правой руке, человек сделал шаг на ступеньку ниже. На нем темный домашний халат, с поясом на талии. С трудом подняв голову, человек всматривается вдаль.
Девяносто лет. На последней ступеньке, человек как будто бы быстро обернулся, последним усилием. На нем тот же домашний халат, застегнутый до горла и немного выцветший. На ногах тапочки. Голова слегка наклонена, как будто он что-то ищет на полу. Больные глаза он прикрывает каучуковым козырьком на резинке вокруг голого черепа.
На какой ступеньке находился Э. С.?
Он шагнул с пятой, самой высокой ступеньки (не считая нулевой, которая еще небытие) вниз, под уклон, к четвертой от конца (не считая последней, той, что параллельна нулевой, потому и она уже — небытие).
Записки сумасшедшего (V)
63
Даже Спиноза (Tractatus theologico-politicus) сводит некоторые сверхъестественные явления и библейские чудеса к их позитивистской подоплеке. Не буду пускаться в углубленный анализ его заблуждений, хотя тот факт, что я по-прежнему считаю его одним из величайших, и мне близким, вводит меня в искушение проанализировать его ошибочные заключения. Но что я могу противопоставить его аргументам, если и он сам не выдвигает каких-либо убедительных доказательств своего тезиса! Нет лучшего доказательства, чем убеждение! Следовательно, когда он говорит, «это Божий промысел (Яхве явился Ною), это ничто иное, как преломление и отражение солнечных лучей, когда они проходят сквозь капельки воды (sic!), парящие в воздухе», тогда этому позитивистскому доводу я могу противопоставить только свое противоположное убеждение (оставаясь при этом по-прежнему в рамках позитивистского суждения): это ничто иное, как сон; или: это ничто иное, как то, чем оно и является, то есть слово и буква Яхве, лик Его!
Следовательно, чего ждать от какого-то доктора С., психиатра, или от родственников, которые не в состоянии понять даже те вещи, которые не окружены эхом нереального, и которые, будучи чудовищными, тем самым еще не вступают в область чудесного: наше дело пошло к черту! А когда я говорю «наше дело», я имею в виду ваши, наши, маленькие жизни. Потому что, если вы не верите в образ будущего, то, по крайней мере, вы могли бы поверить голым (позитивистским) фактам. А факты и газеты ясно указывают, что все пошло к дьяволу, и что еще до прихода Союзников за нами придут Всадники Апокалипсиса, если мы до тех пор не сдохнем. От голода, от отчаяния, от страха. Вы меня спрашиваете, как будут выглядеть эти мои пресловутые Всадники Апокалипсиса, чудовища, якобы порожденные моей головой? Хотя я угадываю иронию в вашем голосе, хотя читаю ваши мысли, отвечаю вам без иронии: это будут четыре красивых жандарма на белых конях, вооруженные карабинами и штыками. Осанистые, усатые провинциальные жандармы верхом на конях, с петушиными перьями на черных шляпах. Может быть, их будет не четыре, как в карточной колоде, а только два. И, может быть, их кони не будут белыми. Может быть, они вообще будут не на конях, а приедут на блестящих велосипедах или придут пешком. Но они придут, это точно. Они уже подкручивают свои усы и примыкают штыки к винтовкам. Я слышу ржание их коней. И слышу, как шелестят на ветру трепещущие перья на их черных шляпах.
64
Может быть, это мое письмо, это мое писание, будет выглядеть — оно уже начинает выглядеть в предчувствии первой зари, — как плод тщеславия, vanitas vanitatum. Разве уже сейчас мое письмо, моя жизнь вплоть до вчерашнего дня, не выглядят как тень тщеславия? Уже сейчас, когда все это прошло сквозь чистилище ночи, сквозь пургаторий тьмы, сквозь катализатор вечности, на котором остаются только кристаллы чистой экзистенции, только твердые кристаллы бытия (квинтэссенция). Все прочее сотрет ночь, а мое письмо останется неотправленным, уже на заре моя рукопись станет мертвой рукописью в мертвом море времени, распавшимся папирусом в гнилом болоте Паннонского моря или документом в вакуумном ларце из зеленого хрусталя, ключ от которого брошен в воду, в болото, документом, замурованным в темных опорах ночи, в ветхих основаниях бытия, свидетельством для какого-то далекого будущего — posthumus.[43]
65
Итак, настоящим мое первоначальное завещание следует считать недействительным, аннулированным: я воспрещаю использовать какую-либо часть моего тела в научных и медицинских целях, в данном случае я имею в виду, прежде всего, мой мозг, который, бесспорно, больше всего привлек доктора Папандопулоса; под его влиянием я и принял свое первоначальное решение, а теперь, повторяю, оно недействительно: настоящим я завещаю свое тело ПЛАМЕНИ; исполнителем своей воли назначаю Общество кремации Обновление, его попечению вверяю свои земные останки, с тем, что плату за оказанные услуги и расходы на кремацию указанное общество вычтет из сумм от продажи моего недвижимого имущества, то есть, из принадлежащей мне части родительского дома; после кремации мой прах в предназначенной для этого урне следует перенести на Железнодорожный мост, откуда развеять
