Скотина - Степан Городничий

Не выдержал, подскочил, ударом под колени свалил меня на землю. Начал пинать в ребра, — Ты тварь, Игоря подставил.

Ну это сказано, что под ребра. До ребер такому худосочному типу никогда не достать. Хорошая защита на ребрах, просто бронежилет высшей защиты. Видно, что не боец, а мужичонка обычный. Да, в тонусе, пытается форму держать. Но чтобы такую тушу запинать — недостаточно на тренажеры раз в неделю.

А ведь правильной ногой пинает. Той самой. Хоть что-то радует, активнее стимулировать надо. Не может быть, чтобы действовать не начало. Тамерлану, припоминая летопись, тюбетейку аконитом намочили[2], там в жутких корчах загнулся. А тут такой букет. С другой стороны полевых испытаний не было, через кожу это не в кровь напрямую. От тридцати минут до часа может пройти, прежде чем проявятся первые симптомы. Да и проявятся ли вообще? Все-таки другой мир, содержание алкалоидов никто не мерял. Надо было колючку какую закинуть, чтоб ногу наколол.

— Мой мальчик в себя так и не пришел. Тело полечили, а разум, разум не вернулся. Слышишь, гаденыш жирный. Мой сын хрюкает теперь, как свинья. Это ты, ты должен был в корыто уткнуться.

Вот чего он как с цепи сорвался, и не в себе. Игорю вчерашний ужин на пользу не пошел. Вот как можно любить своего сына и одновременно ненавидеть всех окружающих? Или только меня? Может я ему в детстве в тапки нассал?

— А может не нужно было детей барона травить? Глядишь и Игорь целее был. Дядя, разрешение конфликта — это же возможность для личностного роста. Между нами возникла стена непонимания, но в любой стене…

Я что это вслух сказал? Родственник оставил в покое ребра, начал пинать по голове, стараясь сделать больнее. Вновь схватил свою грушу. Рукой мотыляй аккуратнее, голова оторвется.

— Придумал, придумал, гаденыш. Ты паскуда к Злому ветру пойдешь. Не захотел консервы жрать — посмотрю какая мерзость из тебя выйдет.

Смутно помню, как выбирались из парка. Я переставлял ноги, как кукла. Дядя шел сзади, сердито сопел. Ни разу на расстояние не приблизился, ни схватить, ни просто дотянуться. В один момент стояли среди деревьев, пропускали шумную компанию, оравшую романс. Попробовал крикнуть, но удалось только промычать, не открывая рта.

Сознание начало уплывать под деревянные шаги. Раз, два. Раз, два. В себя пришел во внутреннем дворике, в который никак попасть не получалось.

Площадка метров двадцать в диаметре, ровной черной плиткой выложена. Луна сюда не добивала, но света достаточно. Внутренний двор освещался громадными ладонями, которые просто висели в воздухе. Медленно вращались вокруг невидимой оси. По центру площадки зияла черная дыра, прямо как в деревенском сортире. Лучше бы из этот дыры воняло говном. Потому что из нее веяло угрозой. Не веяло, а просто несло. Смертельной, древней, неотвратимой, как от тикающего часового механизма. Что там внутри выяснять не хотелось от слова совсем.

— Дождался гаденыш, ну теперь посмотрю, посмотрю. Я еще и запись сделаю. Вылечу Игорька, вылечу. И будем мы с ним вместе пересматривать.

Голову неостановимо поволокло к центру. Ноги, наконец, отказали совсем, оказался носом на камне с жуткой болью вывернутой шеи. Пополз вперед как гусеница, отталкиваясь локтями. Обувь потерял еще в лесу. Вгонял пальцы ног между плиток, на секунды отсрочивая неизбежное. Носом, зубами. Лицом по земле, как по наждачной бумаге, часть шкуры точно на этот шершавом камне оставил. А камень знакомый, не просто плитка, из того же материала, что и милость на ладонях.

Дядя попытался свести свои руки вместе, но тогда действие артефакта слабело, и я начинал отползать обратно. Устроиться так, чтобы включить запись — не получалось.

— Да что ты, паскуда, никак не успокоишься.

Все хорошее когда-то заканчивается. Дядя продолжал говорить, но слова слились в сплошной неразличимый гул. Голова таки перевалилась через бордюр, и в лицо взглянула бездна. В самую душу проникла. Мгновенно вывернула самые потаенные уголки. Одновременно дохнуло жаром и могильным холодом. Сухой, обжигающий ветер подул в лицо с такой силой, что мгновенно глаза пересохли и чуть не лопнули. Грудь стиснуло, выдавливая остатки воздуха. Ладони заполыхали так, будто окунулись в раскаленный металл.

Услышал голос далекий, будто из другой вселенной, — Нравится, паскуда, нравится. Здесь иссохнешь и подохнешь как собака безродная. А потом я утешу твою мамку губастую. Хорошо утешу, прямо в то место, каким она думала, когда тебя рожала.

Голос отдалился, превратившись в невнятное бубнение. Пытка продолжалась бесконечно долго, казалось, полыхает все, неизвестный напор воздуха разрывал рот, обжигал глаза. Пытался отвернуться, но жжение в лице не прекращалось. Казалось, с черепа полностью ободрали кожу и полыхают кости.

Внезапно отпустило. Оказался лежащим на спине, уставившись в светящиеся ладони, порхающие над головой. Далекий голос вновь обрел материальность, — Понравилось, ублюдок, это только начало.

За мамку немного обидно, хотя губам вроде комплимент. Дядя, ну не сошлись мы характерами, бывает. Зачем других приплетать?

Попытался поднял руку, взглянуть на ладонь, продолжающую полыхать. Не удивлюсь, если камень до бела раскален. Удалось только вытянуть палец в сторону родственника, прошептал одними губами, — Чтоб ты сдох, обезьяна морщенная.

— Шепчи, шепчи свои проклятья. А проклиналка то отросла?

Поискал глазами симптомы. Хвала Вечному ученику, а симптомы то налицо. Дядя продолжал свои излияния, только немного в сторону, на невидимого собеседника. Двоится в глазах или потеря ориентации. Хорошее начало, резкое двигательное и психическое возбуждение. По лицу и руке судороги пробегают. Дышит неровно, лицо горит, испарина опять же. На очереди слюнотечение и быстро нарастающая слабость.

Очень хотелось спросить: «Дядя Остап, ты не веришь в проклятья, но скажи, не ощущаешь ли ты покалывание во всех членах, жжение и боли во рту, в груди? Не охватывает ли озноб?»

Нельзя дразнить раньше времени, ему мне шею свернуть — одно движение рукой. Вместо этого выдавил из себя, — Дядя, погоди, ты забыл рассказать, зачем это все. Зачем меня, Марину?

— Ты что-то прохрюкал, ублюдок? Ты что-то…

Подскочил, начал снова охаживать по ребрам.

— Вот так тебе, гаденыш, сдохнуть и не узнать за что. Думаешь я с тобой разговаривать буду, распинаться. Да как ты вообще пасть открыть…

— Ну как же, — я попытался сплюнуть кровь, но липкая тягучая масса поползла по лицу, — Так и помру, не узнав правды.

— Не помрешь, а сдохнешь, грязный, вонючий ублюдок. Как собака сдохнешь, как скотина.

Снова направил грушу в мою сторону. Голову захватило и потащило в сторону опасности.

— Сгною, сначала сгною, потом глаза