Пять поэм - Низами Гянджеви

Плач Меджнуна

Все выслушал Меджнун. И для него Все стало окончательно мертво. Он тотчас разодрал свою рубаху: Не нужен саван тлеющему праху! Тому, чье царство где-то вне миров, Весь мир — кочевье, а не отчий кров. Он стал бродить по выжженной пустыне, С одной лишь думой об одной святыне, По кручам горным странствовал пешком, Как тюрк, с заплечным нищенским мешком. И «Ла хауль» [261]прохожие кричали, Когда он шел в смятенье и в печали, Когда слыхали по ночам вдали Протяжный вопль его: «Лейли, Лейли! Я — выродок. Я джинном одержим. Сам злобным джинном я кажусь чужим, А для родни — всех бед ее виновник,— Исколот сам, колюсь я, как терновник. Товарищи веселья и труда, Прощайте, о, прощайте навсегда! Прощайте, о, прощайте же навеки! Забудьте о несчастном человеке! Бутыль с вином в руках моих была — Она разбита, и куски стекла Усыпали дорогу пылью колкой. Потоком слез несет ее осколки, Ко мне легко ты можешь подойти,— Ног не изранишь на своем пути. Я — ветвь сухая, ты же — ветвь в цвету. Ну, так сожги сухую ветку ту. Преступник ли, что жажду исцеленья? В чем грешен, если не в одном моленье? О, будь моей, моей, Йемена дочь, Из тысячи ночей одну лишь ночь! Звезда моя! Луна моя младая, Одной болезнью дикой обладая, Я потому и болен, что люблю Тебя одну, тебя, луну мою! Так он сказал и молча наземь лег. И плакал, кто был часом недалек От юноши, и бережно и нежно Повел его домой дорогой прежней. Бывает, что любовь пройдет сама, Ни сердца не затронув, ни ума. То не любовь, а юности забава. Нет у любви бесследно сгинуть права: Она приходит, чтобы жить навек, Пока не сгинет в землю человек. Меджнун прославлен этим даром верным, Познаньем совершенным и безмерным, Прославлен тяжким бременем любви. Он цвел, как роза, дни влача свои. От розы той лишь капля росяная Досталась мне, едва заметный след. Но, в мире аромат распространяя, Не испарится он и в сотни лет.

Отец везет Меджнуна в храм Каабы

Все небо закрывала, словно пламя, Его любовь могучими крылами. Но чем в любви был совершенней он, Тем громче слышались со всех сторон Насмешки, подозренья и упреки, А сам больной, от всех забот далекий, Вне общества людского, вне среды, Причиной стал неслыханной беды Для бедного отца. И ежечасно Томился тот о юноше несчастном. У всех святынь он руки воздевал, Во всех паломничествах побывал, Везде родня усердная молилась, Чтобы снискать целительную милость. И наконец решила вся родня, Что следует, не мешкая и дня, Идти всем скопом до священной Каабы, Как бы она далеко ни была бы, Поскольку там за каменной стеной Михраб любви небесной и земной. К началу хаджа вышли амириты. Верблюды их носилками покрыты. В одну из шатких колыбелей тех Посажена утеха из утех, Любимый сын, — насильно упросили, Не пожалели родственных усилий. Приехал в Каабу страждущий отец. Росло волненье искренних сердец. Шейх амиритов, нищих утешая, Бесценный жемчуг с золотом мешая, Сынам песков рассыпал, как песок, Все достоянья, всех сокровищ сок. И взял он сына за руки и нежно Сказал ему: «Теперь молись прилежно. Не место для забавы этот храм, Поторопись, прильни к его дверям, Схватись же за кольцо священной Каабы, [262] Молись, чтобы мученья отвлекла бы, Чтоб исцелить бессмысленную плоть И боль душевной смуты побороть, Чтоб ты приник спокойно к изголовью, Не мучимый безжалостной любовью». Но слушать более Меджнун не стал. Он зарыдал, потом захохотал, И, как змея, с земли пружиной прыгнул, И, за кольцо дверей схватившись, крикнул: «Велят мне исцелиться от любви. Уж лучше бы сказали: не живи! Любовь меня вскормила, воспитала, Мой путь она навеки начертала. Моей, Аллах, я страстию клянусь, Твоей, Аллах, я властию клянусь, Что все сильней тот пламень разгорится, Все горячей в крови он растворится, Что в час, когда земной истлеет прах, Любовь моя останется в мирах. И как бы пьяным нежностью я ни был, Налей еще пьянее — мне на гибель! Мне говорят, чтоб я Лейли забыл. Но ты, Аллах, раздуй мой страстный пыл, Всю жизнь мою, все радости, все муки Отдай в ее младенческие руки. Пусть буду тоньше волоса Лейли, Но только бы чело ей обвили Те вьющиеся — черной смольной чащей! Будь раной я сплошной кровоточащей — Пускай она по капле выпьет кровь! И, как ни велика моя любовь, Как много дней о ней я ни тоскую,— Продли, Аллах, подольше боль такую!» Слыхал слова сыновние отец. Он замолчал и понял наконец, Что сыну суждено остаться пленным, Что тот огонь пребудет век нетленным. И он пошел к своей родне домой И так сказал: «Сын безнадежен мой. Он так молился у святыни Каабы, Что кровь моя вскипела и могла бы, Как ток Земзема, хлынуть кипятком. Я полагал — святынями влеком, Страницу прочитает он Корана, Но он о ней молился невозбранно, Забыв меня и молодость губя, Хвалил ее и проклял сам себя».