Лебяжье ущелье - Наталия Ломовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«История Апии, нечестивой жены иерусалимской. При жизни Господа нашего Иисуса жила в граде Иерусалиме некая жена по имени Апия, весьма злоязычная и злонравная, лжебогам преклоняющаяся. Прослышав о Христе, зачатом непорочно от Девы, много смеялась сия нечестивая жена, и говорила слышавшим ее: «Если Мария могла понести непорочно, отчего и со мной не станет такого?» В сию же минуту исполнен был воздух вокруг Апии бесами и всякой скверны, как луч солнечный исполнен пыли, ибо бесы суть пыль сама. И сам Враг склонил слух к словам Апии, и сказал: «Дам тебе, о чем просишь». И понесла Апия от диавола плод, как бы яйцо. И завещал диавол ей жизнь бесконечно долгую, пока носит она сей плод, и смерти не будет для нее. Но чтобы избавиться от жизни, тяготившей ее, могла она передать плод той женщине, что согласится сама его носить за право бессмертия. И будет так из века в век, пока не исполнится срок, и тогда из яйца выйдет отродье диавола, сиречь антихрист, и возрадуются во гробех те, кто не дожил до дня сего».
Что и говорить, мастером художественного слова был Иаков Борагинский, живи он в наше время, он и Стивена Кинга бы за пояс заткнул! Катя вздрогнула и обернулась на Ворона. Тот ласково улыбался Мышке, но углы его рта подергивались, как от нервного тика.
Глава 8
– Я провела больше ночей с тобой, чем со своим будущим мужем, – заметила Катя, провожая Ворона в свою спальню. Он что-то пробормотал в ответ, Катя не расслышала.
– Что?
– Говорю, он все еще будущий?
– Он уже бывший. – У Кати сложилось впечатление, что в первый раз Ворон все же что-то не то говорил. Можно себе представить! – И что же мне теперь делать, а?
– Не вопрос. Нужно войти в контакт.
– Ворон! Я боюсь! И потом, я не умею входить в контакт с мертвыми. Я никогда этого не делала, – призналась Катя и почему-то покраснела. И Ворон тоже покраснел. – Что нам делать? Вызвать жулика-экстрасенса? Или батюшку? Лучше тогда экстрасенса, его, в случае чего, будет не жалко. А в фильмах еще устраивают спиритический сеанс, но я с трудом представляю себе, как…
– Аллан Кардель говорит, что лучший и простейший способ – автоматическое письмо.
– Я вижу, ты основательно изучил материалы по вопросу, – пробормотала Катя. – Ну, и что это такое?
– Вы берете в руку карандаш…
– Эй, а почему это я? Может, ты?
– Не-ет, вы! Ко мне потусторонние силы почти равнодушны. И потом, женщина заведомо лучший медиум, чем мужчина.
– Умеете устроиться, – фыркнула Катя. – Дальше? Вот, я беру карандаш.
– И бумагу.
– Мой альбом подойдет?
– Конечно. И… – Ворон нахмурился, очевидно, дословно припоминая ценные советы неведомого Аллана Карделя: – Да, вам нужно сесть так, чтобы ничто не мешало свободному движению руки. И попытаться расслабиться.
– И все?
– Катерина Федоровна, а вам чего бы хотелось? Свечу зажечь, или настойку мухоморов изготовить?
– Не надо мухоморов. Ох, прости меня, Господи… Ну…
Катя была уверена, что ничего не произойдет, но карандаш в ее руке вдруг задвигался так шустро, что она едва удержала его. С возрастающим изумлением Катя смотрела на графитовый клювик, шуршавший по бумаге, но вовсе не слова он выписывал! Он рисовал! Стремительно ложились на альбомный лист жирные штрихи, и Катя уже разбирала очертания сидящей фигуры. Это была женщина – чуть склонена, как бы в ожидании, голова, рука протянута вперед в жесте, одновременно просящем и дающем… Но рисунок тут же исчез в черных завитках и зигзагах, как в ночной метели, и наконец самовольный карандаш перешел от рисования к письму. Не своим, бисерно-четким, но почерком запутанным, тонким, паутинным, Катя написала на чистом листе:
«ПРИХОДИ ОДНА ПРИХОДИ ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА»
Карандаш прорвал толстую бумагу, хрустнул прощально грифель.
– Ну как, получилось?
– А я не знаю. Что должно было получиться?
– Катерина Федоровна, это вы писали?
– Ох, Ворон, все так запуталось… Это писала не я. Рисовала тоже не я. И боюсь, мне все же придется пойти в подвал. На этот раз в одиночестве.
Он ничего не сказал, не сделал попытки удержать ее, и последняя Катина надежда растаяла, как утренний туман.
…Бесшумно проворачиваются тугие, смазанные петли, и вот она стоит на пороге, вздрагивая в такт ударам собственного сердца. Надо включить свет, надо только включить свет, и тогда все станет привычным, реальным, нестрашным – коробки, мебель, картины и книги… Она шарит по стене и слышит вдруг тихий шепот, повторяющий ее имя, и к этому моменту у Кати уже не хватает сил испугаться еще больше, она даже, кажется, рада…
– Катя… Не включай свет. Не включай свет. Иди сюда. Не бойся, Катя.
Она спускается по лестнице, осторожно нащупывая ногой каждую последующую ступеньку. Дверь за ее спиной, впрочем, остается открытой, и теплый поток света льется в подвал из кухни, где так весело блестят сковородки, и на стуле валяется фартук Ворона со смешной оборочкой, и все еще пахнет ванилью и шоколадом. Вернуться бы туда? Но шепот зовет ее, и Катя идет вперед. Не сломав себе шею и даже не споткнувшись ни разу, она останавливается у кресла. В нем и правда кто-то сидит, и Катя не удивляется этому.
– Ганна?
Пауза. От нее не ждали такой догадливости?
– Да. Ты узнала меня? Умная, умная, милая девочка. Я помню, как ты родилась. Мы с отцом забирали тебя из роддома. Был яркий весенний день… Катя, ты должна мне помочь. Ты моя сестра, и ты должна мне помочь.
– За этим я и пришла, – соглашается Катя. Ей кажется, она уже знает, о чем идет речь, она знает, что вынуждена будет отказать, но не хочет открывать своих намерений раньше времени. – Что случилось с тобой? Ты… Жива?
Катя задает вопрос, но не знает, хочет ли услышать ответ.
– Да. Я жива… Почти. Жива наполовину. Если бы ты знала, как это тяжело! Все, что было моим счастьем, обернулось против меня. Катя, ты должна меня освободить, должна взять эту ношу.
– Почему?
– Ты моя сестра. Ты… ты ведь читала книгу?
– Да. Но там написано – добровольно. Добровольно взять эту мерзость!
– Не говори так! – Шепот становится шипением, Ганна делает движение, словно хочет встать, и Катя невольно отступает. – Не бойся. Я не причиню тебе зла. Ты не знаешь, что говоришь. Это не мерзость. Это – бессмертие. Бесконечно долгая, прекрасная жизнь. И еще у тебя будут деньги, много денег, а у тебя ведь никогда их не было, ведь так? Если бы ты знала, какого труда мне стоило держать этого пакостника, моего муженька, под контролем, чтобы он не растратил, не растерял… И теперь это будет твое! Ты сможешь делать добро, путешествовать…
Тень в кресле замолкает, словно подыскивает слова, и это дает Кате время на реплику:
