Бог, природа, труд - Анна Бригадере

Однако желающих нет. Тогда он обводит взглядом сначала ряды мальчиков, потом ряды девочек, и так до самой первой парты. Возможно, Аннеле шевельнула рукой. Возможно, отважилась на это, потому что уверена, что ответить сможет, и взгляд Валдена задерживается на ней.

— Ты? Хочешь отвечать?

И он ждет.

Она встает и начинает. Сначала не очень блестяще — сердце бешено колотится, голос дрожит. Но она успокаивает себя: ведь знать она знает. Пусть спрашивает. И с каждым вопросом неприятная дрожь утихает, голос звучит четко, и так они беседуют — непринужденно, как знакомые, как друзья: он задает вопросы, она отвечает, и все глаза устремлены на них.

— Садись!

Пастор еще раз повторяет слова Аннеле, и те, что прямо отвечали на его вопрос, и те, что уклонялись в сторону в поисках своего пути, нанизывает их, словно бусы, на нитку, и взяв их за образец, обобщает сказанное во время занятий.

У Аннеле пылают уши. До чего странно слышать в чужих устах собственные слова! Как расценил их пастор? Верно ли она отвечала? Четко ли? Подтвердят ли, что не отстала, сможет ли она посещать занятия и впредь? Она ведь отвечала в первый раз. Это была первая возможность судить о ней. Да или нет — она должна узнать. Аннеле собирается с духом и, когда пастор спускается с кафедры, подходит к нему: «Я… я могу посещать занятия?»

Валден приветливо, утвердительно кивает:

— Да, да. Отчего же нет? Можешь, конечно можешь.

И с тех пор часто во время опроса, который проводит он, чтобы выяснить, насколько глубоко усвоили его подопечные главное из преподанного им, Валден, прохаживаясь между рядов, задавая общие вопросы, вызывая отдельных учеников, исправляя и дополняя их ответы, останавливается в конце концов возле самой младшей своей слушательницы и между ними, как и в первый раз, завязывается дружеская беседа, к которой с вниманием прислушивается весь класс.

Позиции Аннеле среди конфирмантов заметно упрочились.

Камол, возвращаясь вместе с ребятами из гимназии, при встрече с нею обязательно сдернет фуражку, да и другие мальчики непременно сделают то же самое.

Мария снова узнает ее. Увидит, так не только кивнет, но еще и остановится, за руку поздоровается, а подружка ее так даже сказала: «Мы ведь с вами знакомы, не правда ли? С того лунного вечера. Помните?»

А как-то утром — пастора еще не было — подошла к ней Эмми Витоле, самая высокомерная среди гимназисток: ей неясен смысл слов Валдена, записанных в тетради. Что думает по этому поводу Аннеле? Не могла бы она разъяснить?

— Да, пожалуйста.

И вот сидят они, углубившись в разговор, а вокруг, прислушиваясь к их беседе, собрались другие девочки, да и мальчики тоже. Стоит поднять глаза, тут же встречает она доброжелательный взгляд. И на душе от этого сразу становится тепло. Но она плотно сжимает губы, чтобы каким-нибудь неожиданным восклицанием не выдать свою радость, — не покажет она им этого. Среди этих мальчиков и девочек, среди старшеклассников находится она по праву. Равная среди равных.

Дни стали длиннее — во время занятий уже не надо зажигать газ. Идет последний урок. Прошло еще шесть дней, завтра конфирмация.

Неужели, неужели близится конец? И уйдет в прошлое это счастливое время? Чего-то бесконечно жаль. И другим тоже? Все взбудоражены, по-иному звучат разговоры, голоса. Но не просто ли это радость от того, что одной обязанностью будет меньше и все свое время они смогут уделить школе?

Говорит Валден.

Время, отведенное на занятия, давно истекло, а он все говорит и говорит, не может остановиться. Словно заботливый отец, отправляющий детей в далекий, неизведанный путь, он спешит сказать им все на свете напутственные слова, дать им свое благословение. Все взволнованы — и тот, кто говорит, и те, кто слушает. Последняя встреча, расставанье — эти слова всегда овеяны грустью. Отзвучала последняя фраза, воцарилась тишина. Никто не шевельнется, все будто застыли. И пастор ждет. Что-то еще должно произойти.

С последней парты поднимается Екаб Камол и, чуть смущаясь, идет по проходу. Высокий и стройный, он останавливается около кафедры и, немного склонив голову, начинает говорить. Вначале медленно, подыскивая слова, но каждое сказанное им слово вызывает одобрение. От имени всех он благодарит пастора за прекрасные дни. Шли они сюда, предвкушая радость, слушали с восторгом, и слова пастора, как самое драгоценное, сохранят в памяти на всю жизнь.

Поклонившись, он пожимает пастору руку и возвращается, за ним подходят другие мальчики с задней парты — в том же порядке, как сидят, потом девочки, так что Аннеле и тут оказывается последней.

— Анна Авот, задержись, дитя мое.

И повысив голос, словно для того, чтобы его услышали остальные, он произносит:

— Ты благодаришь меня последней, как последней записалась на занятия. Я согласился не очень охотно, потому что не был уверен, сумеешь ли ты идти в ногу со всеми. Но получилось иначе. Я не заметил, чтоб хоть на секунду ослабло твое внимание. Мне казалось, что ты все воспринимаешь умом, сердцем, руками. На это способен лишь тот, кто испытывает жажду знаний, о которой я говорил сегодня. Бедность, преграды, отречение — все это довелось тебе испытать, но все это стало для тебя благословением, научило тебя мечтать и гореть. Пусть же не останется жажда твоя бесплодной, пусть всегда питают ее вечные истины — этого я желаю тебе от всего сердца.

Рука пастора легко коснулась ее лба. И тихо, только для нее одной, он произнес:

— Да будет благословен твой путь!

Аннеле не смеет поднять склоненной головы: только бы не смотрели, только бы не слушали! Но этого можно только хотеть. И смотрели, и слушали.

В тесном гардеробе толкучка. Тихо переговариваются, щебечут, весело смеются. Долой солидность и торжественность! Руки и ноги онемели от бесконечного сидения. Пора размяться!

На голову Аннеле легла теплая ладонь. Она удивленно глянула. Екаб Камол.

— Прекрасно, дитя мое, прекрасно! — имитируя грудной голос и жесты Валдена, по-отечески произносит он.

Вот еще! Аннеле сердито стряхнула руку. Но Екаб только улыбается чуть насмешливо, и нет в его взгляде зла, смотрит скорее дружески, участливо. И Аннеле засмеялась. Лучший способ не быть причастной к критике, которая посыпалась на голову Екаба.

— Глянь-ка, Екаб уже тренируется в новой роли.

— В какой роли?

— В роли пастора. Не видели разве, как ласково возложил он свою лапу на голову Авот? Осенью прямой дорогой в Тербату.

— Непременно в Тербату. Но почему пастором?

— А по-моему, этот ваш Камол заикается. Какой из него пастор!

Произнесла это какая-то девочка, и ей тут же негромко ответили:

— Заикается? Только, когда ведет разговор о сердечных делах. У вас с ним приключение?

Сам Екаб, высокий, улыбающийся, уходит, не проронив ни слова.

У выхода Аннеле поджидает Эмми Витоле.

— С кем вы идете завтра в церковь? С кем-нибудь договорились?

Нет, она не знает, с кем пойдет. Она об этом даже не думала.

— Я тоже еще ни с кем не сговорилась. Если хотите, пойдемте вместе. Мы одного роста.

— С большим удовольствием. Благодарю.

— До свиданья, до завтра!

Дружеские рукопожатия, дружеские взгляды, все веселы, доброжелательны, словно дети одного отца.

Настал и этот день, как настают все долгожданные, торжественные дни. Аннеле проснулась рано. Как на улице: светит солнце? С подушки ей виден кусочек неба — и туч нет, но и не ясное: кое-где подернуто розовой дымкой. Безветренные, туманные стояли дни. Может быть, после обеда выглянет солнце — с каждым днем оно пригревает все сильнее.

Она лежала тихо, не хотела будить сестру. Мысли скользили беспрепятственно, ни на чем не задерживаясь. Сегодня отдалась она неиспытанному доселе восторгу, купалась в теплых его волнах.

Слышно было, как во второй комнате ходит мать. Пора вставать. Она быстро вскочила и вышла на улицу, где уже был приготовлен кувшин с водой и белоснежное полотенце.

— Косы не заплетай, подожди меня, — донесся из комнаты голос Лизини.

— Где-то сейчас Кристап! — сокрушенно промолвила мама. — Вдвоем бы собирались, а теперь вот одной приходится.

Да, Кристапа не было. В один из мартовских дней приехала его мать, и они о чем-то долго шептались. Мелнземис избран волостным старостой, так что дел у него и помимо дома полно, а в хозяйстве беспременно нужен человек, который мог бы его заменить. А сын уже достаточно взрослый, сметливый, грех искать кого-нибудь на стороне, хоть в родне толковые нашлись бы. Для школы два месяца туда или сюда — невелика беда. Да и к конфирмации можно в местную церковь пойти, с другими ребятами из волости. На занятия ходил, у елгавского пастора можно отзыв взять. И Валден, конечно, не отказал.

Кристап уезжал не по доброй воле. Долго он сопротивлялся, и так и этак пытаясь извлечь для себя пользу из решения родителей, вернее, матери. Но все было напрасно. И хоть был он плоть от плоти своей матери, но его воля оказалась слабее закаленного в многочисленных сражениях боевого оружия матери, которое всегда обеспечивало ей главенствующую роль в семье. Потому-то и можно было посочувствовать двоюродному брату, сокрушенно произнести: где-то сейчас Кристап!