Лазарев. И Антарктида, и Наварин - Иван Фирсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пристала рыбацкая лодка с двумя дамами. Страсть как просят пустить их на фрегат.
Не будучи ханжой, он всегда пресекал женские шалости, тем более на корабле.
Недоумевая, Лазарев вышел на шканцы. У трапа покачивалась парусная лодка с двумя нарядными дамами. Лазарев спустился на нижнюю площадку. Дамы оказались фрейлинами императрицы. Они затараторили, перебивая друг друга. За обедом все мужчины только и будут разговаривать о визите на фрегат.
— Как же нам, господин капитан, поддерживать свое реноме, — щебетали фрейлины, помахивая веерами, — войдите в наше положение. Нам хотя бы ступить на ваш славный ковчег. Столько о нем похвал мы наслышались сегодня…
Лазарев, досадуя в душе, подал фрейлинам руку, помог подняться по трапу.
— Вызовите Вишневского, пускай проведет дам по шкафуту, — приказал он вахтенному. — Через четверть часа подать катер к трапу, я вместе с дамами пойду в Ораниенбаум.
Вторые сутки не утихал жестокий шторм. Ураганный ветер с Атлантики прижимал «Крейсер» к подветренному скалистому французскому берегу. Полтора месяца назад покинул фрегат Кронштадтский рейд. Противные ветры, шквалы, туманы преследовали его на всех переходах. Дни и ночи вышагивал на шканцах командир…
До мрачных скал оставалась сотня саженей.
— Фок и грот ставить! — раздался чуть охрипший, но твердый голос командира. — Двойные рифы брать! Триселя изготовить!
Казалось, корабль еще больше должен увалиться к берегу, приближаясь к смертельным камням. Но Лазарев каким-то особым чутьем предугадывал малейшую перемену ветра, а главное, ощущал отзыв на эту перемену корабля, чувствуя себя с ним единым организмом. И в самом деле, на новом галсе фрегат медленно, но все-таки начал выбираться на ветер…
— Егорка! — крикнул вниз Лазарев. Из люка высунулась взлохмаченная голова вестового. Все эти дни он круглые сутки держал наготове самовар. Каждые полтора-два часа выносил командиру чай в подстаканнике, то с ромом, то с лимоном.
— Давай с ромом!
На третьи сутки, уловив благоприятный момент, Лазарев вывел-таки корабль в открытое море и там, лавируя, переждал шторм.
Едва «Крейсер» стал на якорь на Портсмутском рейде, командир приказал всем отдыхать. Командиры и матросы, не успев допить чай, не раздеваясь, повалились на койки и заснули мертвым сном.
На вахту заступил Нахимов. Увидев командира, он поразился — двое суток тот ни на мгновение не покидал шканцы, а теперь опять на палубе и улыбается, смотрит благодушно на молодого мичмана. Медленно прохаживаясь на шканцах, делился с Нахимовым перипетиями минувшего испытания.
— В сие время, имея под ветром берег совсем рядом, можно было нести все паруса только благодаря превосходным качествам «Крейсера», — он остановился, всматриваясь в проступающие из тумана берега бухты и обступившие их улицы порта, — ни один фрегат с не уменьшенным против обыкновенного положения рангоутом не вынес бы того. Несомненно, успех сей лавировки сноровкой команды достигнут.
«Крейсер» первым пробил три склянки, и тотчас вдогонку десятки судов на рейде отозвались нестройным перезвоном разноголосых колоколов.
— Всякий офицер, матрос ли обязан свой маневр вмиг понять и искусно свершить. В том порука успеха общего, однако сие достигается не вдруг, а каждодневным неустанным трудом.
Для Павла Нахимова наступила многолетняя пора приобщения к великому искусству мореплавания, воспитания самоотверженного служения родине…
Три дня спустя на рейде показалась отставшая «Ладога». Штормовые испытания не прошли бесследно для кораблей. Часть рангоута надо было заменить, обновить такелаж и паруса, отремонтировать помпы. К тому же металлические поделки в такелаже обоих кораблей оказались ненадежными. Восемь железных гаков лопнуло на различных талях, а разлетевшиеся осколки гака при подъеме шлюпки смертельно ранили квартирмейстера Ульяна Денисова.
Лазарев уехал в Лондон договориться с адмиралтейством о ремонте и взял с собой Завалишина.
В Лондоне Завалишин решился тайком, не медля более, хотя бы пришлось пожертвовать всеми выгодами похода, обратиться к царю с письмом. Еще в Петербурге вместе с помощником директора Морского корпуса В. М. Головниным не раз размышлял он о недостатках государственного механизма России и строил проекты, хотел даже идти в Зимний дворец и обратиться с некоторыми предложениями к Александру I.
Вместе с Завалишиным в гостинице устроился и Нахимов, приехавший в Лондон по делам.
— Никак, послание сочиняешь о государственном правлении, — пошутил Нахимов, проснувшись ночью от света ярко горевшей свечи.
Завалишин загадочно улыбнулся, промолчал.
Утром с почтой в Верону на имя царя отправилось письмо Завалишина. Он излагал свои взгляды на государственное устройство и просил личной аудиенции…
Недели в Лондоне пролетели в хлопотах и заботах о снаряжении. Корабли уже приготовили к выходу в море, но жестокие осенние штормы и противные ветры задержали выход. С тайной надеждой каждый день ожидал Завалишин почту, но ответа так и не дождался.
Только в конце ноября ветер наконец переменился на норд-остовый и отряд вышел в море. Пополнив по пути запасы продовольствия и воды на острове Тенериф, экспедиция направилась к тропикам.
В кают-компании командир объявил, что впредь Кадьян вахту стоять не будет. Оставшись наедине, Завалишин поделился с Нахимовым:
— Кадьян благорасположения Михаила Петровича добился не по заслугам, льстит, а с командой зверем.
Нахимов согласно кивнул:
— И вахту правит худо, то и сам командир видит, а в части астрономии неуч полный…
Благоприятные пассаты были весьма кстати, и без особых приключений фрегат и шлюп пересекли Атлантику.
На рейде в Рио-де-Жанейро в ожидании попутного ветра отстаивались купеческие суда. В двух кабельтовых от «Крейсера» и «Ладоги» стоял португальский бриг. На баке «Ладоги» матросы столпились у правого борта. Течение развернуло бриг бортом к «Ладоге», и стал хорошо виден открытый грот-люк, из которого торчали десятки бритых голов негров-подростков.
— Эка их, горемык, разделали, поди, скотину и ту жалеют более, — в сердцах проговорил краснощекий, средних лет матрос.
И словно в ответ ему донеслись стоны и вопли изможденных невольников. Два надсмотрщика длинными плетьми хлестали по спинам, головам, загоняя скованных по двое негров в трюм. Товар не следовало выставлять раньше времени, тем более что с соседнего шлюпа экипаж выражал недовольство происходящим.
На шканцах Андрей Лазарев, знавший понаслышке о торговле неграми от братьев, не скрывал возмущения и сказал своему помощнику Никольскому:
— Злонамеренность сих мореходов очевидна, Дмитрий Васильевич, корыстолюбивость и алчность превыше всех чувств и обязанностей человеческих…
— Видимо, Андрей Петрович, торговля живым товаром многоприбыльна для португальцев и англичан.
«На сем же месте остановились некоторые купеческие суда, из коих одно под португальским флагом, возвращающееся от африканских берегов… — в тот же вечер записал. Андрей в дневнике. — Какое ужасное зрелище поразило нас! Многие полубритые головы торчали из грот-люка: 530 бедных негров, большей частью 12- и 14-летних, были заключены на палубе. Ни вопли сих несчастных, ни ясно видимые на лицах их страдания от болезней и изнурения от голода не трогали злого сердца властелина их, который, забыв все священные обязанности к человеку, для насыщения алчной и корыстолюбивой души своей не устыдился выменять подобных себе на разные безделки, в надежде от продажи получить по 200 талеров за каждого человека».
Утром ветер переменился, «Крейсер» и «Ладога» входили в порт.
Тысячи судов под разными флагами посетили Рио-де-Жанейро за три сотни лет. Однако такого красочного зрелища, созданного искусством русского капитана, столица Бразилии еще не видела.
Первым на рейде под всеми парусами появился фрегат-красавец «Крейсер». На мачтах, реях и верхней палубе не было видно ни одной живой души. Лазарев все придумал и устроил так, что паруса убирались с помощью специальных снастей и блоков. Голос капитана заменяла трель боцманских дудок, а на верхней палубе гремели серебряные трубы оркестра, исполняя старинные марши. «Плавно продвигаясь, оба наши корабля бросили якорь на обычном для русских судов месте, — вспоминал Завалишин, — возле островка. Весь берег был усеян народом, а на иностранных военных и купеческих кораблях люди стояли на марсах и по вантам, чтобы лучше видеть; но реи у нас спустились, подобрались паруса, как занавеси, а все-таки ни одного человека не было видно. Настоящее театральное превращение декораций, — сказал французский адмирал Гривель».
На берегу русские моряки были поражены странным зрелищем. На зеленых улицах города с его тропической красотой то и дело попадались толпы полунагих клейменых негров, скованных по нескольку человек. Согнувшись в три погибели под навьюченными товарами, еле брели они один за другим.
