Наши братья меньшие - Бернгард Гржимек

Немножко поволноваться пришлось и нам во время наших съемок, притом уже в одну из первых ночей. Причиной этих волнений явилась Фурба.

Фурба была шотландской овчаркой, охранявшей стада овец. Она тоже участвовала в нашем фильме. Средней величины, с отвислыми ушами и с густой, не слишком длинной шерстью. Собаке пришлось несколько месяцев прожить у меня в доме в Берлине в качестве гостьи, потому что на время перерыва в съемках ее никто не хотел брать к себе. Фурба была веселая и преданная собака, но вскоре нажила себе массу врагов среди наших соседей. Дело в том, что Фурба не могла спокойно видеть убегающих людей, она обязательно их догоняла и хватала за ногу. Ни одному велосипедисту не удавалось проехать мимо нашей калитки, чтобы она не стащила его с велосипеда (ничего серьезного, впрочем, ему при этом не причиняя). Да она и не могла бы ни во что крепко вцепиться, потому что пастухи, чтобы не пострадали овцы, сточили ей острые концы верхних и нижних клыков.

Здесь, наверху, на просторных альпийских пастбищах, я понял, почему она хватала за ноги каждого бегущего. Она была специально обученной овчаркой, которая не должна была допускать, чтобы какая-нибудь из овец отбилась от стада. Собака до тех пор с громким лаем бежала вслед за отбившейся овечкой и хватала ее за задние ноги, пока та не возвращалась назад к своему стаду. Фурба была профессионалом в своем деле, была с детства этому обучена, поэтому и в Берлине не могла отступиться от своих повадок, несмотря на то что там ее за это не больно-то хвалили, а, наоборот, только ругали и проклинали. Теперь, задним числом, я очень жалел бедную Фурбу, видя, как привольно она бегает по горным склонам, и понял, как же ей грустно было в городском доме и на всех этих асфальтированных дорогах. Я решил никогда больше не забирать ее отсюда — пусть всегда живет в привычных для себя условиях.

Когда съемки были на пару недель прерваны, волчица Инка, которая принадлежала киностудии, должна была остаться здесь, наверху, в горной хижине. Когда я вернулся, реквизитор сообщил мне, что волк тяжело болен и его, наверное, придется пристрелить.

Я тотчас же пошел к Инке. Ее поместили в маленьком хлеву, к дверям которого была привинчена тяжелая железная решетка. Инка превратилась в собственную тень. Все ребра проступили наружу, бока запали, задние ноги подгибались. Она с трудом поднялась и подошла ко мне; для того чтобы прыгать от радости, она была слишком слаба.

Я никак не мог понять, что довело волчицу до такого ужасного состояния, и спросил об этом потихоньку хозяина хижины, итальянца Палузелли.

— Отсутствие корма, — был его ответ, — Все время, пока вас не было, из Бозы вообще не подвозили мяса.

Разумеется, реквизитор, которому кинокомпанией было поручено во время отсутствия основной съемочной группы обеспечивать провиантом животных, утверждал как раз обратное. Правда, он всего один раз съездил в Бозу, но зато привез сразу целую корову, которую и заложил в глетчер, как в холодильник. На чем ездил в Бозу? Ну разумеется, на машине. На какой? На легковой, на какой же еще? Значит, он не мог привести корову, в лучшем случае это был теленок, а в худшем… словом, Инка отощала от голода, а вовсе не была больна.

Умирающей от голода волчице высоко зачтется, что она не набросилась на меня, когда я к ней приблизился, а, наоборот, обрадовалась. Ведь нельзя забывать о том, что это волк, а голодный волк — это страшный зверь. Через десять дней я ее снова откормил и она вернулась в нормальное состояние. Но сам я с тех пор решил никогда в жизни не одалживать для съемок своих собственных или вверенных мне животных, ни при каких, даже самых заманчивых, предложениях. Если уж соглашаться на съемки, то либо я сам, либо моя жена должны неотступно при этом присутствовать. А этого, как правило, нельзя себе позволить из-за отсутствия времени.

Кинодеятели очень щедры на обещания. Крестьянин в живописном, далеком от города хуторе, согласившись, ни о чем не подозревая, на съемку в своем саду, внезапно обнаруживает, что часть забора от палисадника снята с места и сдвинута в сторону, а липа, которая росла перед домом, спилена и прислонена сбоку от входной двери — «потому что так живописней». В один прекрасный день киношники исчезают, а он остается посреди всего оставленного ими разгрома…

Между прочим, Инку я потом в своей жизни случайно встретил еще раз. Было это три года спустя в одном зверинце. Сначала она меня не признала среди других посетителей, толпящихся вокруг ее клетки. Но когда я ее окликнул, радость встречи была велика. Меня впустили к ней, и она так восторженно кинулась ко мне, что чуть не сбила с ног. А потом мы с ней еще довольно долго играли, возились в соломе, тузили друг друга. Ее новые владельцы даже не подозревали, что она такая ручная. Мне с трудом удалось выбраться из клетки — Инка ни за что не хотела меня отпускать. С какой бы охотой я взял ее с собой, но в то время у меня не было возможности поселить ее у себя в доме. Интересно, какова была дальнейшая судьба этого прекрасного животного?

Но вернемся к съемкам нашего фильма. Чингис быстро усвоил, как нужно на меня «нападать» и намертво вцепляться мне в руку. Для этой цели я заказал изготовить специальную железную шину, которую оборачивал куском конины, а сверху еще и старым мешком. Ведь и по сценарию пастух Педро, прежде чем сразиться с волком, оборачивает себе руку мешковиной. Со стороны «поединок с волком» выглядел довольно устрашающе, но вся сложность состояла именно в том, что Чингис привык вести себя по отношению к людям слишком приветливо. Я поначалу предполагал, что исполнитель главной роли сам должен будет провести эту сцену, но оказалось, что режиссер счел это чересчур «опасным». Так что мне пришлось заниматься одним из самых забавных дел в своей жизни: стать дублером кинозвезды!

Главную роль играл молодой австриец по имени Айхбергер, которого для съемок в кино окрестили Францем Айхом, потому что так лучше звучит… Он не был профессиональным актером и никогда до этого еще не стоял ни на сцене, ни перед кинокамерой, и ему пришлось срочно обучаться литературному немецкому языку и сценическим приемам. Но он был славный малый. Из-за того что у него начались какие-то неполадки с желудком, ему запретили курить, и директорша бдительно следила за тем, чтобы он не вздумал «стрельнуть» у кого-нибудь сигаретку. Так что иногда мы с ним, выбрав подходящий момент, спрятавшись за какой-нибудь скалой, делали пару затяжек.

Лохмотья одежды итальянского пастуха не годились на меня ни в длину, ни в ширину, а в курчавом парике я казался себе ужасно смешным, просто до неузнаваемости. Что же до Чингиса, то он меня все равно сразу узнал, даже в этом маскарадном костюме.