Следопыт - Густав Эмар

— Ах, милый друг, зачем вы привели нас сюда, в такую даль, ведь теперь время сиесты и гулять по саду еще слишком рано!

— Я того мнения, дон Порфирио, что нигде нельзя так хорошо беседовать, как под открытым небом, на вольном воздухе, где всегда издали можно видеть, если какой-нибудь непрошеный свидетель намеревается приблизиться к вам, не так ли?

— Конечно, я понимаю, вы имеете намерение сообщить нам что-нибудь более или менее важное — да?

— Я? Ровно ничего, но я полагаю, что наш общий друг, дон Торрибио, скажет и объяснит нам кое-что, и, конечно, будет рад, что здесь его никто не может слышать, кроме нас двоих.

Молодой человек весело рассмеялся.

— Вы видите, что я не ошибся, — продолжал Твердая Рука, — позвольте мне поздравить вас, дорогой дон Торрибио, вся эта комедия была сыграна вами с неподражаемым талантом.

— Как! Все это была только комедия? — воскликнул дон Порфирио. — Ну, в таком случае, признаюсь, на этот раз вы провели меня.

— Тем лучше! — продолжал Твердая Рука. — Если дону Торрибио удалось провести вас, то тем более и всех ваших слуг и пеонов, а именно этого-то и добивался наш юный приятель, если я не ошибаюсь!

— Нет, вы не ошибаетесь, дорогой друг, таково было, главным образом, мое намерение.

— Так все это была комедия! Но она, конечно, имела свою цель? — сказал дон Порфирио.

— Да, разумеется! — отвечал дон Торрибио и без дальнейших околичностей рассказал все происшедшее в последнюю ночь между ним, Лукасом Мендесом и Пеле Ортисом и о том, что было оговорено между ними.

— Это смело, мало того, это даже очень отважный план! — задумчиво вымолвил асиендадо, когда молодой человек окончил свою речь.

— Это весьма удачный план, мне кажется! — сказал на это Твердая Рука. — Настолько удачный и остроумный, что я считаю его положительно мастерским приемом в данном случае.

— Хм, дон Мануэль человек очень хитрый и ловкий, должен я вам заметить! — сказал асиендадо.

— Да, именно, на это я и рассчитываю; я готов согласиться даже, что он еще более ловок и хитер, чем вы полагаете, но дело в том, что теперь он утратил свое обычное спокойствие, уверенность и самообладание, которыми отличались до настоящего времени все его действия, поступки и соображения. Он чувствует впервые, что ему приходится иметь дело с врагом, который шутить не станет, которого он не в состоянии запугать, и который тем более опасен для него, что ему не известны ни его силы, ни его численность, ни его намерения и предложения, ни даже те средства, какими этот враг может располагать. Кроме того, он имел случай убедиться на деле, что его неприятель смел, решителен и действует с большой уверенностью и отвагой.

— Прекрасно, допустим, что, все это верно, но что же вы из этого выводите?

— Следующее: дон Мануэль, очевидно теряет голову, он пускается в весьма рискованные средства, на такие приемы, успех которых весьма сомнителен. Он рассчитывает на чистую случайность, на возможную удачу и, вместо того, чтобы смело отразить врага, который собирается атаковать его, уступает неприятелю поле брани и бежит укрываться от него в непроходимые дебри, а между тем его отряд, если его можно так назвать, то есть численность его людей превышает численность нашего отряда раза в четыре, если не больше. Следовательно, он трусит, он робеет, он инстинктивно чувствует, что на этот раз погиб, и, чтобы спастись, не рассчитывает заставить нас отказаться от нашего намерения — нет, он рассчитывает лишь на случайную удачу и, наконец, на свое неприступное, как он полагает, убежище.

— Таково оно есть на самом деле! — заметил дон Порфирио.

— Ну, это мы еще увидим; я с вами соглашусь только после того, как побываю сам в тех краях и лично осмотрю все поближе.

— Так что же нам делать теперь?

— Не давать ему времени передохнуть и очнуться, травить его, как зверя, словом, нападать на него всюду, где только можно, действовать с быстротой молнии, оглушить, ошеломить, ослепить его быстротой наших маневров — вот что нам следует делать!

—Я вполне разделяю это мнение! — сказал Твердая Рука.

— И я также, — поддержал дон Порфирио, — но ведь мы не готовы.

— О, это дело двух дней, не более. Вот что я хотел бы предложить вам, — продолжал Твердая Рука, — через час я с моими краснокожими воинами покину асиенду, и пусть Пепе Ортис едет со мной. Он передаст приказания и распоряжения своего господина Бобру и другим охотникам, его товарищам; согласно этому распоряжению, я уведу часть их на асиенду дель-Сальтильо, которую мы изберем нашей главной штаб-квартирой; остальные же форсированным маршем двинутся сюда и будут находиться в распоряжении дона Порфирио для того, чтобы благополучно препроводить его супругу и дочь в Охо-де-Агуа.

— Действительно, нам не следует оставлять их здесь. Там они будут в надежном месте; к тому же Охо-де-Агуа прекрасно укреплено, далеко отсюда и имеет вполне надежный гарнизон. Ну, а затем?

— Все остальное будет уже мое дело. Когда вы с остальными людьми, проводив жену и дочь, вернетесь и присоединитесь ко мне, к тому времени все меры будут уже приняты мной, и я надеюсь, что сумею сообщить вам добрые вести. Согласны вы на это, дон Торрибио?

— Как нельзя более. Я же лично отправлюсь один сегодня же вечером.

— Один?

— Да, у меня есть на этот счет свой план. Не беспокойтесь обо мне, я присоединюсь к вам, когда придет время, и тогда я также надеюсь сообщить вам что-нибудь существенно важное.

— Ну, если все обговорено и улажено, то я пойду спать, меня так и клонит ко сну. Когда ваши охотники могут прибыть сюда?

— Дня через три, никак не позже; они остановятся в Монте-Пеладо, где вы застанете их; будет лучше, если они войдут на самую асиенду. Главное, будьте готовы.

— Не забудьте сказать им, чтобы они явились сюда по одиночке, по двое — не больше, иначе это может возбудить подозрения.

— Будьте покойны, всевозможные меры предосторожности будут приняты мной. До свиданья; через час меня уже не будет здесь!

— Ну, так до скорого свиданья, в добрый час!

— Через четверть часа я пришлю к вам Пепе, я хочу только написать несколько строк Бобру, если позволите! — сказал дон Торрибио.

— Сделайте одолжение! — отвечал Твердая Рука.

— Признаюсь, господа, что я сплю, стоя на ногах.

— Ну, так идите и ложитесь, я вовсе не хочу лишать вас вашей сиесты.

— Да, что уж говорить об этом, когда вы навалили на меня самую трудную задачу.

— Как так? — удивленно спросили оба его собеседника разом.

— Да как же, я только что обещался доказать жене и дочери, что им здесь не грозит ни малейшей опасности, а теперь вы заставляете меня уверять их в противном и убедить их решиться предпринять новое путешествие после того, как они только что успели вернуться.