Александр Дейнека - Пётр Германович Черёмушкин

сожалению, не всегда получал желаемые результаты. Как ни грустно, именно с монументальными произведениями связано было у художника так много переживаний. И в силу обстоятельств, не зависящих от художника, и, возможно, от того, что художник не всегда в гармонии сам с собой. Разные были причины. А потом многое прервала и погубила война»[141].

Кризис 1939–1940 годов был для Дейнеки первым масштабным ударом, сильно повлиявшим на его дальнейшую деятельность. Легкий модернистский стиль, всегда присущий ему, постепенно меняется. В его картинах всё больше сталинской помпезности и парадности, которые ему плохо удаются. Он вынужден подчиниться своим критикам, постоянно вменяющим ему «грех формализма». Однако теперь у него появился новый и самый верховный критик, который, как фюрер в романе Фейхтвангера о братьях Лаутензак, «сломал эбонитовый нож». Скорее всего, Сталин даже не задумывался о судьбе художника, маленького винтика в системе, когда произносил свои слова о «фашиствующих молодчиках на марше», но окружение не только услышало слова вождя, но стало активно использовать их, чтобы наказать строптивого «мазилку». Не исключено также, что Дейнека стал жертвой политической интриги, западни, ловко расставленной ему коллегами-конкурентами, знавшими сталинские вкусы и пристрастия и умело использовавшими настроение вождя.

Как известно, еще 6 июля 1933 года Сталин принял на своей даче в Зубалове группу советских художников, среди которых были Александр Герасимов, Исаак Бродский и Евгений Кацман, и пригласил их «остаться пообедать». Таким образом, был определен круг художников, допущенных к вождю, и расставлены акценты и приоритеты в его художественных пристрастиях в отношении живописцев. Еще одним, ныне почти забытым, приближенным к Сталину художником был Анатолий Никифорович Яр-Кравченко, который сумел уговорить вождя позировать ему — и в процессе общения получил хозяйскую милость в виде Сталинской премии второй степени. О Яре-Кравченко мне довольно много рассказывал отец, который познакомился с ним в 1960-е годы, когда тот работал главным художником агентства печати «Новости». «Яр», как его всегда называл отец, часто вспоминал, как послал Сталину свои рисунки-портреты вождя и тот вернул их ему с поправками: «Убрать солдата!», «Поправить руку!» И затем согласился позировать, за что многие художники, которым Сталин отказал, Яра возненавидели. Во время сеанса позирования в кабинете вождя тот неожиданно предложил Яру-Кравченко стать секретарем оргкомитета по проведению съезда советских художников (это была важная структура, стоящая над Союзом художников). Яр-Кравченко выразил сомнение в своих способностях занять такой пост и сообщил Сталину, что он — беспартийный. На что Сталин сказал: «Это легко исправить. Я дам вам рекомендацию — думаю, это поможет».

Яр-Кравченко, став секретарем оргкомитета, оказался допущенным к огромному финансовому пирогу. Он, впрочем, был человеком доброго нрава и никогда, в отличие от Александра Герасимова, коллегам по цеху не гадил. Отец вспоминал, как Яр говорил ему: «Ты, конечно, не такой, как мы, но всё равно пойдешь хорошо!» Остальным приходилось довольствоваться тем, что оставалось, когда шла борьба не только за заказы, но и за само существование. Талант Дейнеки, при том что ему не раз приходилось «прогибаться под изменчивый мир», был настолько безоговорочен, что даже его недоброжелатели не могли с этим не считаться, хотя исправно пытались ставить ему палки в колеса.

В истории сталинских репрессий известно довольно много случаев уничтожения художников, но их пострадало значительно меньше, чем писателей или театральных деятелей. По последним данным, в общей сложности репрессиям подверглось около 400 художников и скульпторов, причем наиболее известные из них погибли в результате «польской» и «латышской» операций НКВД 1938 года. Тем не менее находятся авторы, готовые подозревать уцелевших мастеров искусства, в том числе и Дейнеку, в том, что они выжили благодаря каким-то невероятно подлым и бессовестным поступкам. К примеру, некий А. Смирнов (он же фон Раух) пишет в своих объемных воспоминаниях: «Из розовых оптимистов 1930-х годов уцелели только Дейнека и Пименов. Дейнека уцелел отчасти потому, что организовывал для академиков оргии, куда приводил стада молоденьких здоровых физкультурниц, а Пименов написал в 1937 году радостную оптимистическую картину „Новая Москва“, где изобразил цветущую сталинскую дамочку за рулем „эмки“»[142]. Оставим на совести автора высосанные из пальца (или еще откуда-то) оргии Дейнеки с физкультурницами, но следует признать: то, что одни люди в пору репрессий погибли, а другие спаслись, чаще всего объясняется случайным стечением обстоятельств. Александр Герасимов ненавидел Дейнеку, но уничтожить его окончательно так и не решился — или не получил на это позволения.

В своих беседах с Иваном Рахилло Дейнека часто сетовал на то, что не умел давать правильный и нужный отпор своим критикам. «Во всех своих выступлениях я в конечном счете не бываю таким, каким мне хотелось бы быть, — говорил он. — Когда я остаюсь один, часа через два-три после доклада я произношу сам себе совершенно другую, совершенно блестящую речь, более убедительную, чем первая». Рахилло осторожно напоминал Дейнеке, что тот никогда не оставался в долгу перед своими противниками и давал отпор.

«Да, но и они не давали мне спуску! Молотили за формализм. А какой же я формалист? Всю жизнь стремился в будущее. И идея у меня всегда была на первом месте и диктовала форму. А просто за голой формой я никогда не гнался. Мне важней всего было выразить свою мысль, задуманный образ. Художник может меняться в своей манере сколько угодно, важно лишь оставаться самим собой. Здесь должна быть всегда глубокая принципиальность и убежденность в своих идеалах. Я в жизни ни разу ни в чем не поступился, но и на трибуну не любил вылезать», — говорил Дейнека[143], лишний раз подтверждая, что его куда больше волновало художественное, а не сиюминутное, политическое.

В отличие от Александра Герасимова и Исаака Бродского Дейнека никогда не был участником застолий у Сталина или Ворошилова, царедворческой гибкостью не обладал, не стремился понравиться или, как он сам говорил, вылезти. Он считал, что художник должен добиваться успеха прежде всего своим талантом, умением делать свое, художественное дело, и за это придворные живописцы его недолюбливали. Он, несомненно, очень переживал нападки на свое творчество, внутренне очень страдал из-за них. Одними боксерскими ударами отбиться от советских критиков или политических обстоятельств времени было невозможно. Критики считали за честь укусить Дейнеку, который своим талантом не вписывался в сталинский стиль, выделялся своеобразием, новаторством и высокой художественной культурой. Впоследствии Дейнека не раз будет пытаться менять свой стиль, подстроиться под требования и обстоятельства времени, но это только испортит его дарование, навредит художественным качествам. Несколько месяцев оставалось