Олимп - Дэн Симмонс

Рассудок твердил: разумеется, она перенесет его смерть, выживет, будет бороться дальше, родит и воспитает ребенка, возможно, снова отдаст кому-то сердце, но в этот вечер Ада поняла, что вместе с близким мужчиной навсегда утратит обжигающую, окрыляющую радость последних восьми месяцев.

«Ну все, довольно глупостей», — упрекнула себя молодая женщина, встала со скамейки, поправила шаль и повернула к дому, когда на сторожевой башне ударили в колокол и от северных ворот донесся голос дозорного:

— Три человека со стороны леса!

На литейной площадке все побросали работу и, подхватив свои копья, луки, арбалеты, устремились к ограде. С западной и восточной сторон уже бежали караульные, поднимались на лестницы и парапеты.

«Только трое». Ада окаменела. Утром ушли четверо. С ними были модифицированные дрожки, запряженные быком. Друзья бы не оставили повозку и скотину в лесу, не случись нечто ужасное. Пусть даже кто-нибудь ранен, сломал ногу или вывихнул себе лодыжку, его привезли бы на дрожках.

— С севера приближаются три человека! — опять провозгласил дозорный. — Они несут тело! Открыть ворота!

Женщина уронила шаль и помчалась к ограде изо всех сил.

23

За несколько часов до нападения у Хармана появилось недоброе предчувствие.

Прежде всего в этой вылазке не было особой нужды. Одиссей — вернее, Никто, напомнил себе мужчина, для которого коренастый силач с курчавой седеющей бородой так и остался Одиссеем, — решил добыть свежего мяса, выследить хотя бы часть пропавшего скота и провести разведку на северных возвышенностях. Петир предлагал не мудрить и полететь на соньере, но древний грек не согласился, указав на то, что даже в оголившихся лесах тяжело разглядеть с высоты корову или оленя. А кроме того, ему, видите ли, хотелось поохотиться.

— Ну да, и войниксам тоже, — вставил Харман. — Они наглеют с каждой неделей.

Одиссей (Никто) только плечами пожал.

Возлюбленный Ады отправился в эту маленькую экспедицию, твердо зная, что ее участникам и без того было бы чем заняться. Ханне, к примеру, поутру предстояло управлять ранним литьем, ее отсутствие могло смешать распорядок грядущего дня. Петир составлял списки книг, доставленных в библиотеку за последние полмесяца, особо помечая те, которые следовало «проглотить» в первую очередь. Да и сам Никто сулил наконец-то взять соньер и в одиночку полететь на поиски заброшенной станции роботов где-то на побережье водоема, известного в далеком прошлом как озеро Мичиган. А Харман собирался провести весь день, с упорством одержимого пытаясь подключиться ко всеобщей сети, а то и нечаянно, «методом тыка», вычислить новые напульсные функции. А еще он мог бы сопровождать Даэмана, помочь другу забрать маму из Парижского Кратера в Ардис-холл.

Однако сегодня Никто, прежде ни разу не бравший на охоту спутников, отчего-то пожелал общества. Бедная Ханна, сохнувшая по Одиссею вот уже более девяти месяцев — с первой же встречи на мосту Золотых Ворот у Мачу-Пикчу, — настояла на том, чтобы пойти с ним. Тогда Петир, бывший ученик бородатого силача во дни перед Падением — когда тот еще брался наставлять людей в диковинной философии собственного сочинения, — а нынче глядящий в рот одной лишь Ханне, от которой безнадежно потерял голову, заявил, что составит компанию. В конце концов и Харман решил к ним примкнуть… Сам не зная толком почему. Возможно, просто не хотел отпускать злосчастных влюбленных в лес — втроем, на целый день и с оружием.

«Злосчастных влюбленных!» Мужчина улыбнулся своей думе, шагая следом за приятелями по морозному лесу. Это слово — «злосчастный» — впервые попалось ему лишь накануне, в пьесе «Ромео и Джульетта», которую Харман прочел глазами, не прибегая к функции «глотания».

Почти неделю он бредил Шекспиром. Три пьесы за два дня! Мужчина удивлялся, как еще держится на ногах, не то что поддерживает беседу. В мысли врывались самые невообразимые ритмы, разум захлебывался потоками неведомых доселе слов, а главное — Харман вдруг начал осознавать, что это значит — быть человеком, и, заглянув в разверзшиеся перед ним глубины, едва удержался от рыданий.

К стыду своему, он видел причину непролитых слез вовсе не в красоте или мощи прочитанного: в мире, на многие века лишенном литературы, а тем паче театра, уже никто не сумел бы оценить их по достоинству. Нет, горло сжимала заурядная тоска себялюбца: почему я не ведал этого раньше? Почему впервые услышал о Шекспире каких-то три месяца назад, на исходе отмеренных роком пяти Двадцаток?.. Ах, чтоб его! Харман постоянно забывал, что своими руками помог уничтожить орбитальный лазарет, что людей старого образца не будут более забирать на кольца в полночь на сотый день рождения — и вообще никогда, если на то пошло. А все-таки нелегко отучиться от мысли, с которой прожил девяносто девять лет.

В преддверии сумерек четверка медленно брела по краю утеса, возвращаясь домой с пустыми руками. Запряженный в дрожки бык неторопливо переставлял ноги, и неудачливым охотникам приходилось подстраиваться под его размеренный шаг. В прежнее время, до Великого Падения, любая повозка невесомо балансировала на одном колесе за счет встроенных гироскопов, а вез ее быстрый войникс. Но теперь, без подпитки, треклятые колымаги не держали равновесия, так что люди повынимали из них механическую начинку, раздвинули дышла пошире и смастерили хомуты для тягловой скотины. На месте единственного изящного колеса «красовалась» пара широких и более устойчивых, надежно укрепленных на специально выкованной оси. Харману эти самодельные устройства казались до обидного нескладными, но, с другой стороны, миновало пятнадцать с лишним веков с тех пор, как человек в последний раз создавал хоть какое-то средство передвижения. Полтора тысячелетия, выброшенных на ветер.

От этой мысли еще сильнее щипало глаза.

Друзья одолели за день около четырех миль — в основном по низким утесам, нависающим над притоком реки, когда-то известной под названием Екей, а еще раньше — Огайо. Дрожки захватили в расчете на тяжелую добычу (хотя Никто прославился тем, что проходил целые мили с убитым оленем на плечах), и вот итог — охотники угрюмо плелись за ленивым быком.

Время от времени двое оставались у повозки, пока их спутники углублялись в чащу, держа наготове арбалеты и луки. Петир захватил одну из немногих дротиковых винтовок, однако четверка предпочитала более бесшумное оружие. Войниксы хотя и не имели ушей, но слышать ухитрялись отлично.

Все утро напролет «старомодная» троица проверяла свои запястья. Непонятно почему, войниксы не показывались ни в одной сети, кроме ближней. С другой стороны, эти твари сами нередко прибегали к ее помощи, выслеживая людей.