Наследники - Михаил Алексеев

— А что бы ты сделала с теми, мама, которые учеными да инженерами стали, как, скажем, Дементий Ефремов? — спросила Настенька; ей почему-то стало немного легче от ворчливых слов матери.

— Я об таких не говорю. Пусть умные машины делают да пишут ученые книги — от них тоже польза. А вот которые поденщиками при городе, вот энтих я бы всех, как есть, до единого вернула в родные их деревни!

— Хорошо, мама. Только при чем же тут Селиван?

— Как при чем? А разве он вернется? Думаешь, он не такой же вертопрах? Вот попомни мое слово — не вернется. Ну, заглянет, можа, на недельку-другую, не без этого. Попьянствует с родней, с дружками-приятелями — да и поминай как звали! Аль я не знаю, как все бывает… А тут человек приходит свататься, красавец да умница… Такого молодца поискать!

— Ах, вон ты о чем! Ну так и иди сама за него, коль красавец да умница. А мне он не нужен! — И Настенька прошмыгнула мимо матери к наружной двери. Но вдруг остановилась, оглянулась, увидела сморщенное, бесконечно родное лицо и чуть было не заплакала от жалости к матери. Быстро вернулась, обвила худенькую шею и, целуя соленые, мокрые глаза, прошептала:

— Но… маманя, милая моя, старенькая!.. Я же не люблю Володю, не люблю! И ничего не могу с собой поделать. И чего-то ты торопишься выпроводить меня? Разве нам с тобой плохо вдвоем?

Мать, прижимая голову Настеньки к своей груди и всхлипывая, говорила:

— Да разве я о себе? Тебя мне жалко! Аль я не вижу, как ты мучаешься из-за антихриста энтова?

— Ничего, маманюшка, я и про него забуду! Вот честное слово, забуду! Давай только больше об этом никогда-никогда не станем говорить. Ладно, мама? Ну вот и хорошо! — Настенька еще раз чмокнула мать в щеку и выскочила на улицу.

Вечером она была в клубе. До глубокой полуночи раздавался там ее смех.

— Никак Настёнка-учетчица стрекочет. Что это она разбушевалась так? — дивились охочие до всяких новостей вдовушки, чутко реагирующие на малейшее изменение в несложной и до тонкости изученной ими жизни села. Любопытства ради они льнули к заиндевевшим окнам клуба.

— Небось запоешь! Женишок-то забыл про нее. Не пишет, вишь, какой уж месяц! — терялись женщины в догадках. Они и вправду никогда еще не видели Настеньку такой веселой и озорной, как в этот раз.

Володя Гришин предложил проводить ее домой, и она не отказалась. Всю дорогу он что-то говорил ей, но Настенька думала о своем и слушала его рассеянно. У калитки он поцеловал ее, и она не пыталась даже отстраниться. Войдя в избу, не пошла в свою комнату, а, не снимая платья, нырнула под одеяло к матери. Долго молчала, прислушиваясь к тревожному перестуку в груди. Наконец спросила:

— Мама, а можно привыкнуть к человеку… так… не любя?

Мать поняла ее и обрадовалась:

— А отчего же, дочунюшка, нельзя, коли человек хороший? Свыкнется — слюбится. Так в старину-то говорили…

— Нет, мама, нельзя.

— Э-э-э, глупенькая! А ты думаешь, я за твово отца, царство ему небесное, по любви вышла? Где уж там! Поначалу вот вроде тебя противилась, чуть сдуру руки на себя не наложила. Да только тятенька, век его не забуду за это, снял со стены вожжи, выпорол меня как следует — да с тем все и кончилось. Двадцать пять лет прожили с твоим отцом душа в душу…

— Какое там душа в душу! Ругались постоянно. Разве я не помню!

— Э, доченька, а ты хочешь без ругани прожить, без скандалу?..

— Хочу, — сказала Настенька каким-то странным голосом. Мать повернула к ней лицо и испугалась: глаза дочери светились в темноте. И она тихо продолжала, как бы разговаривая сама с собой: — Вот поцеловал он меня… а я и ничего… ну ничего не почувствовала… Разве это так должно быть?..

— А ты успокойся, голубонька, да усни. Усни, моя золотая.

— Нет, маманя, не пойду я за него замуж. Ни за что не пойду! — сказала Настенька холодно и ушла в свою комнатушку. Мать слышала, как она снимала платье, укладывалась, долго ворочалась.

Настенька думала все о своем:

«А с другой стороны… Не оставаться же мне, в самом деле, без мужа! Разве я виновата в том, что Селиван разлюбил меня?.. И без меня на селе хватает вдов да старых дев. Их мужей и женихов на войне поубивало, а я — то с какой стати останусь одна? Дура, скажут, вот и все!.. Да, но ведь я не люблю Володю! Что же мне делать? Ведь ни капельки не люблю! Поцеловал, и… и… ничего. Хоть бы в груди закололо маленько, а то ничего!

А как же я буду с ним тогда… ну вот он, а вот тут… я? — Настенька чуть отодвинулась к стенке, как бы уступая место тому, кто получил бы право быть с нею вместе. — И все это будет, все это произойдет… и тоже ничего… ничего? Зачем же тогда все это? Зачем?.. Фу как стыдно!» — Настенька почувствовала, что вся горит, и попыталась перевести мысли на другое, но это оказалось уже невозможным.

Глава пятая

Шелушенков

Вот уже более часа майор Шелушенков сидел в кабинете военного следователя и давал дополнительные показания о чрезвычайном происшествии в полку во время последних ночных учений.

— Почему вы думаете, что рядовой Громоздкин мог умышленно вывести бронетранспортер на полынью? — спросил следователь после того, как Шелушенков со всеми подробностями нарисовал картину ночного ЧП.

— Об этом я пишу в заявлении. У меня с ним в свое время был не совсем приятный разговор.

— Вы хотите сказать, что солдат покушался на вашу жизнь?

— Я не утверждаю, но почему бы не допустить и такую возможность?

— Помилуйте, за что же? Неужели только за то, что вы хотели призвать его к порядку?

— Могло быть и так.

— Маловероятно.

— В моем лице преступник мог покушаться на нечто большее, чем просто на майора Шелушенкова…

— Загнав машину в полынью, водитель и сам рисковал быть заживо погребенным. Вы об этом подумали, товарищ майор?

— Подумал, — сказал Шелушенков, чувствуя, как воротник кителя становится ему тесен. — Возможно, Громоздкин надеялся в последнюю минуту выскочить из кабины на лед.

— Значит, выбросившись из машины прежде него, вы сорвали его замысел?

— Если такой замысел действительно имел место, то да, сорвал.

— Куда вы направились после катастрофы?

— Я был весь мокрый и, естественно, поспешил домой.

— И еще один вопрос. Вам и раньше, как вы говорите, личность Громоздкина казалась подозрительной, ненадежной. Почему же вы решили во время учений ехать в его машине?

— Поэтому и решил. Мне хотелось получше присмотреться к нему.

— Ну что ж! — Следователь встал. — Вы свободны. Извините, что побеспокоил.

— Еще одну минуточку, товарищ капитан…

— Я вас слушаю.

— Я, разумеется, был бы рад ошибиться в худших своих… Вы понимаете меня… Мне было бы куда легче узнать, что тут просто несчастный случай, а не преступление. Надеюсь, вы уже вызывали к себе солдата?

— К сожалению, я этого не мог сделать. Рядовой Громоздкин лежит в госпитале. У него двустороннее воспаление легких. Через полчаса ко мне должен прийти лейтенант Ершов. Ему известны подробности этого ЧП.

Шелушенков вздрогнул:

— Прошу вас, товарищ капитан, пока солдат не поправится… не давайте этому делу широкой огласки. Очень прошу! — встревожился он.

— Хорошо.

Шелушенков вышел. На улице было тридцать ниже нуля, но майору было жарко.

«А вдруг я действительно ошибся и ни за что ни про что оклеветал честного человека? Впрочем, почему же оклеветал? Я не утверждаю, я и следователя предупредил, что не утверждаю. И если мои предположения окажутся ложными, я буду только рад! А потом… Иногда полезнее перегнуть, чем… И кто же вздумает обвинить меня в этом?

Лейтенант Ершов должен прийти… Ну конечно, Лелюх и Климов. Это они поднимают сейчас таких… Как же, суворовец! Называют этого желторотого цыпленка наследником нашей боевой славы, традиций. Очевидно, для них и Громоздкин — наследник. Любят они так пышно величать молодых офицеров и солдат. Наследники бывают разные. Лишь тот достоин великого наследия, кто свято хранит его и приумножает… А эти Ершовы и Громоздкины… Как они? Ведь этот Громоздкин без году неделя в армии и уже что натворил! Чего стоит только одно его разглагольствование во время «атомной» тревоги! И вообще производит странное, весьма странное впечатление!.. Хорошо! Допустим, что я ошибся. Ну и что же? А кто из нас не ошибается? Покажите мне такого счастливца! А если мои подозрения оправдаются? Ведь все будут только благодарить… Каждый может ошибиться! Да, да, каждый!»

Между тем в кабинет следователя входил лейтенант Ершов.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — шумно поздоровался он и для порядку откашлялся. — Лейтенант Ершов. Прибыл по вашему вызову.

— Садитесь, лейтенант.

— Разрешите спросить, товарищ капитан, — начал Ершов, присаживаясь. — Зачем это к вам майор Шелушенков приходил? Я встретил его по пути к вам. Если речь идет о Громоздкине, то…