Метели, декабрь - Иван Мележ

Наедине Б[ашлыков] думает о Ганне. Перед списками раскулач[иваемых] тоже. Намеренно — твердость. Не поддаться глупой мягкотелости.

На бюро.

Башл[ыков] весел, все время подъем. Как наступление, и он командир. Башл[ыков] информирован о том, что было в окружкоме. Завтра совещание с утра. Распределили членов бюро по сельсоветам.

Еще продолжалось бюро, когда во дворе послышались голоса. За Харчевым в соседнюю комнату ввалилась шумная толпа.

(На полях: местные активисты-комсомольцы, молодежь. Радость, смех, кипение. Миша.)

Члены бюро. На бюро. Важное сообщение: совещание секретарей партячеек с/с [сельских Советов], уполномоченных по раскулачиванию. Историческое, можно сказать, совещание.

Съезжались сани, возки. Первые заворачивали во двор, устраивались там. Двор был небольшой, последние останавливались у изгороди на улице.

Привязывали коней к изгороди, бросали сено лошадям и один за другим направлялись в здание. В тесном коридоре толпились в кожухах, ватниках, пальто. Крючков на вешалке свободных быстро не стало, начали сбрасывать одежду на стол в углу. Кое-кто входил одетый в зал заседаний.

По всему зданию шел оживленный разговор, временами взрывался смех. В этом гомоне можно было увидеть раскрасневшихся с мороза Миканора, Дубодела. Миканор встретил знакомого, тихо заговорил с ним. Гайлис, во френче, суховатый, собранный, сразу втиснулся в кресло в зале ожидания. Дубодел ходил, искал, громко здоровался, казалось, не знал, куда приложить силу…

В коридоре появился Миша, хозяйским взглядом окинул зал, поздоровался за руку с теми, кто оказался ближе. Он живо вернулся в коридор и тут столкнулся с Башлыковым. Башлыков нетерпеливо спросил: кого еще нет? Миша, который на людях вел себя особенно церемонно, ответил, что нет только из Тульгович, но они выехали…

Наконец приехали из Тульгович, и в небольшом зале заседаний райкома опустилась тишина. Тишина важного совещания: все, кто был здесь, уже знали, какое событие предстоит им обсудить. И какая ответственная задача перед каждым из них будет поставлена.

Башлыков, деятельный, собранный, коротко рассказал о постановлении ЦК (сделав особый акцент на той части, где говорилось о переходе к новой политике по отношению к кулачеству. Как бы подтверждая свою решительность в этом вопросе, напомнил, что сказал Сталин: «Смешной вопрос!.. Снявши голову по волосам не плачут!»).

Тем, как строго держался и скупо говорил, он как бы подчеркивал, что задача потребует четкости исполнения и суровости. Очень быстро, так же кратко, решительно он перешел к практике. Объявил, что создан районный штаб по раскулачиванию, сказал, кто входит в него, назвал уполномоченных по каждому сельсовету. Объявил, что в каждом сельсовете этой работой руководят комиссии, что они должны начать действовать с сегодняшнего дня. Предупредил, что, не исключено, могут быть попытки к сопротивлению, поэтому призвал быть бдительными, действовать решительно.

На вопросы отвечал так же кратко, точно. За ним коротко выступили Апейка и Харчев. Рассказывали, как конкретно должно проводиться раскулачивание; посоветовали особенно следить за тем, чтоб как следует был проведен учет собственности. Чтоб предупредить попытки воровства… Харчев объяснил, как быть с теми, кто попробует сопротивляться…

Списки тех, кого рекомендуется раскулачивать по сельсовету, объявил Башлыков, будут даны сельсоветским комиссиям, каждой отдельно.

Когда Миканор, Дубодел знакомились со списками, Башлыков подошел к ним, спросил Миканора, на какой час они могут собрать свою комиссию.

Сказал, что сегодня приедет к ним сам, чтобы подготовили сход бедноты в Глинищах.

Взволновало посреди дороги, когда увидел, как сквозь строй старых берез стал приближаться перекресток, где они виделись вчера и где договорились встретиться снова. Вот перекресток, а вот и дорога в лес, где они были. Его лес, их лес. Невольно оглянулся в ту сторону, где была школа и она. Подумал, а не покажется ли вдруг на дороге. Ни ее, ни даже школы не видно было. Белое ровное поле только.

Когда Баш[лыков] неожиданно узнал о Ганне (убежала от кулака), думал о ней — как отнестись?

Говорил с Параской в Глинищах. Почему приютила кулачку?! Та отвечает — горячо хвалит Ганну. Двойственность Баш[лыкова] по отношению к Ганне. Понимает, нужна бдительность, и заинтересованность все же.

Более законченными выглядят наброски о том, как и что происходит, делается в это время в Куренях.

До самого Нового года боролась зима с осенью. Оттепели и туманы вступили в схватку с морозами, съедали снег, оголяли мокрую угрюмую землю.

Под Новый год чуть не неделю валил с низкого неба снег, а в самом начале завихрила, запуржила белой пылью метель.

Перебесившись, метель обессилела, затихла, и Куренями овладела звонкая морозная тишь. Под глубоким голубым небом остро блестела холодная белизна, морозно поскрипывали шаги на улице. Скрипели мерзлым деревом колодезные журавли, зелено поблескивала наледь на колодезных срубах.

Жили, похоже, будничными заботами. Кое-кто пробовал по снегу пробиться в лес — привезти дров. На дворах там и тут можно было услышать шарканье пилы, тюканье топора. Протоптанными тропками сновали из хат в хлевы — к скотине.

Вечерами из-под низких стрех мигающе выглядывали желтые огоньки. Потрескивали половицы на крыльце, чисто звучали задиристые молодые голоса, плелись сдержанные пересуды стариков. По всему селу, как заведено, собирались на вечорки. Ночи были звонкие, лютые, как пушки, бухали в стенах окоченелые бревна. Раз за разом поднимался неистовый собачий лай: каждую ночь Курени осаждали волки, из леса доносился погребальный вой.

В такую пору в хлевах скотина стригла ушами, храпела, испуганно кидалась из угла в угол…

Внешне эта зима походила на другие зимы. Но схожесть ее в самом деле была обманчива. За как будто привычной будничностью обещала она, как и минувшее лето и осень, близкие перемены.

Еще по бездорожью добралась в Курени новость: есть приказ раскулачивать. Вскоре новость эту, как можно было понять, подтвердили и газеты, которые принес Андрей Рудый.

Все предложения и пересуды в Куренях вертелись теперь вокруг этого. Наверно, потому, что многое было неясно, особенно то, кого будут раскулачивать. Все бросились выяснять. И бросились прежде всего, разумеется, к Миканору и Андрею Рудому.

В эти дни особенно возросло значение Андрея. И не очень-то хозяйственный, и не наделенный властью, он на глазах многих возвышался теперь чуть не над всеми Куренями, как личность, которая обстоятельно знает, что делается повсюду, а значит, и что надвигается на каждого.

Целыми днями в его хате не закрывались двери.

Почти каждый, завязывая разговор для приличия, одним-двумя обычными вопросами, каким-нибудь предложением, затаив дыхание, обостренно-осторожно примеривался:

— Говорят, ето, кулачить будут?..

Андрей обычно прежде, чем ответить, затягивался, дымил цигаркой. Углубленный в себя, важно молчал. Показывал, что не впервые слышит, понимает, что значит вопрос. Спокойно подтверждал:

— Будут. Сталин объявил.

Сказал так, будто Сталин сам лично объявил ему.

— В газете, ето, написано?

— Есть в газете.

— М-гу…

Что тут говорить: написано в газете — значит, твердо.

Кое-кто из недоверчивых просил показать газету, грамотеи впивались глазами в строчки.

Газету быстро замусолили, и Андрей показывал ее с большой неохотой, с осторожностью. Не напоказываешь всем, беречь надо.

— По волосам, сказал, не плачут…

— Не плачут. Ишь ты!

Случалось, на это важное Андреево замечание откликались не понимая:

— Как ето?

— А так… — Андрей молчал, и это молчание значило больше любых слов.

— Кого ето будут? — почти неизменно слышал Андрей. — Тех, на которых твердое задание, или как?

Андрей хорошо понимал смысл вопроса, отвечал с надлежащей значительностью:

— Определят. Специально.

Загодя знал уже следующий вопрос, это волновало всех особенно:

— Дак а кто определять будет?

— Будет разъяснение. Дополнительно.

Андрей объяснял спокойно, покровительственно. Его тревоги эти не волновали, они, можно сказать, не касались Андрея. Событие это даже как будто его забавляло.

Все говорили, рассуждали о политике. Рассуждали заинтересованно, озабоченно. Развелось в эту зиму политиков в Куренях!

И удивительно ли, хочешь не хочешь — станешь политиком. Никому не хотелось быть слепым. Все старались разобраться, что ожидает. Во всем разобраться…

Такие же разговоры велись и в хате Миканора.

Миканор возвращался из Алешников, наскочил на волчью стаю. Едва вырвался. Хорошо, что мужики сзади подъехали.