Путь в Иерусалим - Ян Гийу

— Там снаружи привязана моя лошадь, я отвечаю за нее и должен привести ее домой, чтобы отдать другому послушнику, — попытался объяснить Арн.

— Ты утверждаешь, что у тебя есть лошадь? — озабоченно пробормотал соборный капеллан. — Этого не может быть, я хочу своими глазами взглянуть на нее!

Арн послушно позволил провести себя вдоль всего собора, а капеллан шел рядом и подсчитывал стоимость лошади, в конце концов обнаружив, что она в любом случае намного превосходит все, предложенное им Арну в виде еды и жилья.

Там, в свете дня действительно стояла лошадь с тяжело опущенной головой; она как будто очень устала. Однако соборному капеллану показалось, что это прекрасная лошадь. Арн же, к своему отчаянию, обнаружил, что исчезла его котомка с приготовленными братом Ругьеро бараньими колбасками и копчеными окороками, и думал, кому они могли понадобиться. Соборный капеллан стал громко расхваливать красивого скакуна, на что Арн возразил, что лошадь эта ничем не примечательна, и добавил, что не может понять, куда исчезли его окорока и колбасы. Тогда капеллан, разозлившись, объяснил: нельзя быть настолько глупым, чтобы оставить котомку ворам.

Арн ужаснулся мысли, что его обокрали, что он соприкоснулся с тяжким грехом, и невинно спросил, нельзя ли найти воров и взять свое добро назад, если пообещать им прощение. Этот вопрос привел капеллана в ярость, и он обозвал юношу болваном. Арн предположил, что это слово означает что-то унизительное.

Когда же он собрался просить прощения за то, что оказался болваном, хотя и без злого умысла, соборный капеллан просто развернулся и ушел, гневно бормоча при этом. Арну не оставалось ничего другого, как прочитать короткую молитву о прощении душ тех несчастных, которые были введены в искушение и совершили кражу. В молитве он добавил, что часть ответственности за содеянное лежит на нем, поскольку он оставил котомку с провизией на площади и тем самым искушал голодных и слабых духом.

К северу от Скары праздновали свадьбу Гуннара из Редеберги, который был арендатором у настоятеля собора Торкеля. Тот лично присутствовал на свадьбе, довольный тем, что ему удалось сделать для своего арендатора, потому что этот Гуннар был не очень пригожий малый и не мог предложить невесте богатый утренний дар. Настоятелю собора стало жаль и арендатора, и свои собственные доходы, поэтому он устроил так, что Гуннар все-таки смог жениться.

Когда-то, в трудную минуту, настоятель оказал помощь довольно богатому крестьянину по имени Тюргильс из Турбьернторпа, который пообещал отплатить сторицей, и теперь такой час настал — он должен отдать свою младшую дочь Гудрун за Гуннара из Редеберги. Это было выгодно всем. Тюргильсу не нужно было давать большое приданое, что пришлось бы делать, если бы он нашел для дочери лучшую партию. А Гуннар из Редеберги, в свою очередь, мог не заботиться об утреннем даре и, невзирая на бедность и внешнюю непривлекательность, женился на молодой миловидной девушке.

Настоятель собора считал, что всех осчастливил, особенно своего верного и покорного арендатора Гуннара, который сам никогда не нашел бы себе жену, способную нарожать ему детей. Гуннар хорошо справлялся с обязанностями арендатора и возвращал одолженное ему настоятелем в семикратном размере, а потому со стороны Торкеля было нелишним позаботиться о том, чтобы в его доме появились дети, которые потом будут работать в той же усадьбе, и ему не придется выгонять Гуннара, когда тот состарится один, без детей.

Таким образом, все были довольны. Кроме Гудрун, которая горько проплакала всю неделю, прежде чем ее заставили сказать «да» перед настоятелем и произнести обещания, которые вскоре нужно было выполнять.

Всеми, в том числе и церковью, супружество признавалось законным только после первой брачной ночи. Старшие женщины уже поведали Гудрун о страданиях и обязанностях молодой жены, и та в конце концов заткнула уши, чтобы не слышать обо всех этих ужасах.

Она слезно молила своего отца Тюргильса, чтобы он не отдавал ее за этого отвратительного человека, а позволил ей выйти замуж за другого Гуннара, который был третьим сыном в соседней усадьбе Лонгавретен. Молодые люди любили друг друга и страстно желали пожениться.

Но Тюргильс только рассердился и сказал, что ему это невыгодно, потому что усадьба Лонгавретен такого же размера, как и у него, и если соседи захотят соединить свои роды и пить пиво на свадьбе, то ему придется давать за невестой слишком большое приданое. А если он не сделает этого, его сочтут бесчестным. Это невозможно, и мольбы дочери тут не помогут. Только один раз отец попытался утешить ее, сказав, что девичьи капризы скоро забываются. Как только закричат ее первые малыши, она обо всем забудет.

Теперь Гудрун сидела в свадебном наряде за столом среди мужчин, которые напивались все сильнее и сильнее, а грубые шутки о брачной ночи, при которой все хотели присутствовать, каждый раз кололи ее, словно острые иглы. Когда она увидела, как ее будущего мужа, слюнявого и пьяного, хлопнул по спине один из гостей, делавший непристойные знаки, которые обозначали член, большой, как у коня, ее прошиб холодный пот и она стала молиться Деве Марии и просить о смерти, такой, которая не считалась бы самоубийством и грехом, но избавила бы ее от страданий. В глубине души она прекрасно понимала, что Матерь Божья никогда не исполнит столь греховную просьбу, что надежды больше нет, что скоро она будет осквернена слюнявым стариком и что ей останется только послушно раздвинуть ноги, как учили ее замужние женщины.

Но когда Гудрун увидела заходящее солнце, Божья Матерь вдруг явственно заговорила с ней. С диким криком девушка вскочила на стол, преодолела его одним широким прыжком и оказалась у двери, вырвалась наружу, и, подобрав одежды, бросилась бежать со всех ног.

Прошло некоторое время, прежде чем пьяные гости за столом поняли, что произошло; многие просто не заметили, что невеста убежала. Но теперь они собрались с силами и, нетвердо ступая, побрели на поиски Гудрун, а кто-то при этом закричал: «Украли невесту! Невесту украли!»

Тогда пьяная толпа вернулась назад, чтобы взять мечи и копья и неуклюже оседлать лошадей, в то время как расстроенные женщины смотрели вослед Гудрун, которую еще было видно на дороге, ведущей в Скару.

По этой же самой дороге неспешно ехал Арн. У него бурчало в животе от голода. Он не торопился, поскольку понял, что ночь будет темной и безлунной и нужно искать ночлег, а в Арнес он попадет только к полудню следующего дня.

И тут перед его глазами появилась девушка в разорванной одежде, с безумным взглядом, в отчаянии простирая к нему руки. Он остановил лошадь и уставился на нее, не в состоянии ни понять того, что он видит, ни дружелюбно поприветствовать ее.