Дипломатия Симона Боливара - А. Глинкин

Боливар, естественно, был прекрасно осведомлен о всех действиях американской дипломатии. Именно на этой основе формировалось его отношение к «доктрине Монро» и политике США в Западном полушарии.

После торжественных церемоний, речей и банкетов, сопровождавших обмен посланниками между Вашингтоном и Боготой, началась будничная дипломатическая работа.

Боливар и Гуаль направили посланником в Вашингтон Хосе Мария Саласара, известного общественного деятеля и писателя, являвшегося председателем венесуэльского Верховного трибунала. Подготовленные Гуалем для Саласара детальные инструкции представляли собой развернутую программу действий колумбийского посланника в столице США. Ему предписывалось строить отношения с северным соседом «на основе равной взаимности». Главной задачей посланника являлось прояснить истинные намерения Белого дома и узнать, может ли Великая Колумбия рассчитывать на помощь США в случае иностранной интервенции.

Гуаль сформулировал ряд вопросов, которые следовало поставить перед правительством США. Смысл их сводился к следующему: намерен ли Белый дом на деле противодействовать угрозам «Священного союза», Франции или другой европейской державы осуществить интервенцию в испанскую Америку? Собираются ли США применить в этом случае свои вооруженные силы? Готов ли Вашингтон заключить договор об оборонительном и наступательном союзе с Колумбией?[286]

Саласар прибыл в столицу США в июне 1823 года и до конца года смог получить только одну аудиенцию у Адамса и Монро. После провозглашения «доктрины Монро» он направил государственному секретарю США ноту, в которой были изложены вопросы, интересовавшие колумбийское правительство.[287] Ответ Адамса отличался категоричностью, обычно не присущей дипломатическим документам. США не собираются оказывать помощь своим южным соседям, говорилось в его ноте от 6 августа 1824 г., и не намерены заключать союзный договор с Колумбией, так как никакой угрозы иностранной интервенции, по их мнению, уже не существует.[288] Иллюзии, если они и были, относительно благоприятного для латиноамериканских стран поворота во внешнеполитическом курсе США рассеялись как дым.

Живой интерес Белый дом проявил лишь к заключению договора о торговле и навигации. Вашингтон принял во внимание настойчивое пожелание Гуаля, чтобы переговоры по этому вопросу происходили в Боготе. Колумбийский министр иностранных дел надеялся на то, что дома и стены помогают. Стремление Гуаля непосредственно взять в свои руки все нити предстоявших непростых переговоров, видимо, объяснялось также тем обстоятельством, что он имел уже возможность лично убедиться, как порой жестко действует дипломатия США. Об этом говорил печальный опыт его общения с полковником Ч. Тоддом, предшественником посланника США Андерсона. Адамс направил Тодда в Колумбию в январе 1823 года в качестве конфиденциального дипломатического представителя Белого дома. Тодд оставался в Боготе до приезда Андерсона в декабре 1823 года и в течение года настолько «энергично» защищал интересы США, что вице-президент Сантандер вернул ему его ноты ввиду недопустимого тона, а Гуаль прекратил с ним всякие официальные отношения.[289]

Будучи опытным дипломатом, Андерсон постарался при первых же встречах с Гуалем сгладить вызванную Тоддом напряженность в американо-колумбийских отношениях. Переговоры между Гуалем и Андерсоном о заключении торгового соглашения продолжались несколько месяцев. На них обсуждался широкий круг вопросов, далеко выходивших за рамки экономических отношений: использование арбитража для разрешения споров между государствами, запрещение работорговли, права и обязанности воюющих и нейтральных государств при военных операциях на море и т. д.

Правительство Колумбии хотело, чтобы договор содержал гарантии развития добрососедских отношений между двумя странами и включал статью об обязательном арбитраже в случае возникновения споров. Посланник США не согласился с колумбийским предложением, заявив, что американский Конгресс не утвердит договор, ограничивающий государственный суверенитет сторон.

Длительные дискуссии вызвала проблема регулирования действий корсаров в морской войне. Гуаль отстаивал право Колумбии вести борьбу против испанской торговли всеми законными средствами, исходя из принципа: нейтральный флаг не обеспечивает неприкосновенности грузов вражеской стороны. Андерсон от имени США требовал прекратить выдачу патентов (разрешений) иностранцам на снаряжение корсаров и запретить захват корсарами не только кораблей, но и всех грузов, независимо от того, являются последние контрабандой или нет. Он имел твердые указания Вашингтона в этом вопросе ни на йоту не отступать от данных ему инструкций. В конце концов колумбийскому министру иностранных дел пришлось уступить и принять американскую формулировку, гласившую: «Нейтральный флаг делает нейтральным любой груз на борту торгового корабля». Торговцы США отныне могли не опасаться корсаров в Карибском море.

3 октября 1824 г. Гуаль и Андерсон подписали Договор о мире, дружбе, торговле и навигации. США и Великая Колумбия обязывались развивать торговые отношения на основе полного равенства сторон, предоставляли друг другу право наиболее благоприятствуемой нации, гарантировали гражданам на принципах взаимности личные права и свободы, включая свободу совести. Статья, касавшаяся торговли нейтральных стран, становилась обязательной для Колумбии только при условии согласия Испании соблюдать ее положения.[290]

В мае 1825 года после обмена ратификационными грамотами в Вашингтоне договор Гуаля — Андерсона вступил в силу. Для Колумбии это был первый официальный договор общеэкономического характера, заключенный с иностранной державой. В дальнейшем он служил моделью при заключении торговых соглашений с другими государствами. Между Колумбией и США в декабре 1824 года была также заключена конвенция о запрещении работорговли. Однако американский сенат под влиянием рабовладельцев Юга отказался ее ратифицировать.

Если торгово-экономические связи Великой Колумбии и США, хотя и не без трудностей, налаживались, то в области континентальной политики цели двух государств все больше расходились.

В комплексе противоречий между Боливаром и правящей элитой США в 20-х годах несомненно центральное место занимала проблема Панамского конгресса. Подходы Боливара и деятелей Вашингтона к созданию латиноамериканского союза, их принципиальные установки носили различный характер. А. Агилар-Монтеверде справедливо отмечал: «Налицо две противостоящие концепции: панамериканизм Джефферсона, Клея и Монро, проложивший дорогу системе подчинения латиноамериканских стран, созданной в конце XIX века, и латиноамериканизм Боливара, Сан-Мартина и Морелоса, отразивший борьбу наших народов за полную независимость».[291]

Сходную точку зрения, правда в иной форме, высказывали и в США. В дневниках Адамса содержится следующая запись, датированная 19 сентября 1820 г.: «Что касается американской системы, то она полностью и исключительно образуется нами самими. Между Северной и Южной Америкой не существует ни общности принципов, ни единства интересов».[292]

Отношение государственных деятелей США, мысливших категориями «американской системы», к планам созыва Панамского конгресса с самого начала было настороженно-враждебным. И дело не только в том, что некоторые конкретные проблемы, вынесенные на его обсуждение по настоянию Боливара, а именно уничтожение рабства негров и освободительная экспедиция на Кубу и Пуэрто-Рико, затрагивали интересы правящей элиты США. Главное заключалось в другом. Создание в Панаме прочного союза молодых независимых латиноамериканских государств послужило бы непреодолимым препятствием для утверждения доминирующего влияния США в регионе. Вашингтон был кровно заинтересован в сохранении разобщенности соседних стран и провале Панамского конгресса. Хотя Белый дом был осведомлен о стремлении южных соседей США объединить свои силы для защиты внешней угрозы, в «доктрине Монро» не только не была высказана поддержка этим стремлениям, но даже не упоминалось о них.

США оказывали противодействие планам Боливара по различным направлениям, используя самые разнообразные средства. В зарубежной, особенно американской, историографии при анализе причин, определивших появление «доктрины Монро», внимание концентрируется почти исключительно на системе международных связей и конфликтах, главными действующими лицами которых были Англия, Франция, Испания и Россия. Между тем немаловажным фактором, оказавшим воздействие на решение президента Монро обнародовать свое послание в конце 1823 года, несомненно был предстоящий Панамский конгресс.