ХРАМ НА РАССВЕТЕ - Юкио МИСИМА

В доме были слышны голоса. Хонда прислушался — уж не гости ли с утра, но это разговаривали Риэ и шофер Мацудо. Вскоре они вышли на террасу, и Риэ, оглядывая неровный газон, сказала:

— Посмотрите. Вон там какие-то клочки. Склон к беседке, когда смотришь на Фудзи, сразу бросается в глаза, будет стыдно, что он так плохо пострижен. Принц это заметит.

— Давайте я переделаю.

— Да, пожалуйста.

Пожилой шофер на год старше Хонды спустился с террасы и отправился к сарайчику, где хранился садовый инвентарь, за газонокосилкой. Хонде этот Мацудо не очень нравился. Положительным было лишь то, что в войну и после нее он служил шофером в государственном учреждении. Раздражали его невозмутимость, неспешные манеры, напыщенная речь, в общем, человек, который даже повседневную жизнь подчинял правилам безопасного вождения. Просто невозможно себе представить, чтобы человеческая жизнь, как вождение машины, была бы успешной в зависимости от того, насколько ты осмотрителен и осторожен. Глядя на Мацудо, вполне можно было подумать, что тот убежден, будто хозяин — человек одного с ним типа, и Хонда чувствовал себя так, словно перед глазами постоянно стояла плохо исполненная карикатура на него самого.

Хонда позвал жену:

— Еще есть время, присядь, отдохни.

— Но уже вот-вот приедут повар и официанты.

— Ну, раз они задерживаются…

После вялого, словно нитями распустившегося по воде колебания Риэ сходила в дом за подушкой для сидения. Она из-за почек боялась сидеть прямо на металлическом стуле.

— Повар, официанты… так неприятно, когда в доме хозяйничают чужие люди, — проговорила она, опускаясь рядом с Хондой на стул. — Вот если бы я, как госпожа Кинкин, любила пышность, я бы радовалась подобной жизни.

— Старая история…

Госпожа Кинкин, бывшая гейша, жена известнейшего в период Тайсё адвоката, славилась красотой и любовью к роскоши; она прекрасно скакала верхом, правила лошадьми и даже, отправляясь на похороны, поражала всех своим траурным платьем со шлейфом; после смерти мужа, когда роскоши пришел конец, она покончила с собой.

— Госпожа Кинкин любила змей, говорят, она всегда носила с собой в сумочке живую змейку. Да, я забыла. Ты ведь говорил, что вчера убил змею? Ужасно будет, если какая-нибудь змея выползет, пока здесь будет принц. Мацудо, если обнаружите змею, разделайтесь с ней. Только, пожалуйста, не у меня на глазах, — прокричала Риэ шоферу, который в отдалении возился с газонокосилкой.

Свет, идущий от воды, беспощадно подчеркивал дряблость напрягшегося от крика горла, и, глядя на него, Хонда вдруг вспомнил Тадэсину, которую встретил во время войны на пожарище в Сибуе. И «Сутру о бодхисаттве на золотом павлине», которую он получил от нее:

— Если змея укусит, надо произнести заклинание «ма-ю-кити-ра-тэй-са-ка».

— Да-а? — Риэ, не выказав ни малейшего интереса, снова опустилась на стул. Шум заработавшей газонокосилки давал супругам возможность помолчать.

Хонде было понятно, что жена с ее отсталыми взглядами обрадовалась, что в гости к ним ожидается принц, но его удивило, что она спокойно восприняла известие о приглашении Йинг Тьян. Однако Риэ надеялась, что, может быть, ее долгие страдания поутихнут, если она сегодня в реальности увидит Йинг Тьян рядом с мужем.

Когда муж равнодушно сообщил: «Завтра на открытие бассейна Кэйко, наверное, приедет с Йинг Тьян, и они останутся ночевать», Риэ ощутила какое-то радостное возбуждение. Ревность почти не имела к этому отношения — она испытывала волнение, подобное тому, с каким после блеска молнии ждешь удара грома. Риэ слишком долго жила в тревожном ожидании, и душу успокоило сознание того, что больше ждать не надо. Так река, ползущая с пожирающей ее самое медлительностью по извилистому руслу на огромной пустой равнине, оставив в устья горы грязи, выходит наконец к незнакомому морю. Она здесь сама изменится — ее вода перестанет быть пресной, станет соленой, морской. Когда душа уже не сможет вместить все чувства, она изменится: страдания, которые, казалось, убивали тело, вдруг дадут силу жить. Так вперед к этой соленой, яростной, но разом раскрывавшей обзор силе — к морю!

Хонда не заметил, как его жена в этот момент превратилась в незнакомую ему хмурую, крепкую женщину. Все это время, пока он был в. плохом настроении, страдал от своих молчаливых исканий, Риэ чувствовала себя личинкой. А этим ясным утром ей казалось, что даже хроническая болезнь почек не так уж ее мучит.

Далекий ленивый стрекот газонокосилки щекотал слух молчавших супругов. Супруги, которым нет необходимости говорить, — так можно было расценить это молчание. Хонда же считал, что с большим трудом можно назвать молчанием то, что сейчас происходит, — пук сплетенных нервов завивали все сложнее, и он в конце концов рухнул на землю, только без этого оглушительного металлического звона. Хонда, наверное, считал, что если он и совершил зло, то, по меньшей мере, взлетел выше жены. Его гордость уязвляла сама мысль о том, что и страдания жены, и его радости могут быть одного роста.

В воде отражалось окно комнаты для гостей на втором этаже: его открыли, чтобы комната проветрилась, ветер шевелил тюлевые занавески. Сегодня там будет ночевать Йинг Тьян, это то самое окно, через которое недавно Йинг Тьян глубокой ночью выбралась на крышу и легко спустилась на землю. Можно подумать, что у нее выросли крылья. Возможно, пока Хонда ее не видел, она научилась летать. Кто может подтвердить, что она за это время не освободилась от оков бытия и не трансформировалась, оседлав павлина, в пространстве и времени. Хонду завораживала эта неопределенность, эта невозможность что-то доказать. Так Хонда обнаружил, что суть его страсти в загадочности объекта.

В воду бассейна словно забросили невод, сплетенный из света. Жена молчала, положив руки, маленькие и пухлые, как у куклы из императорского дворца, на край стола, прикрытого тенью пляжного зонта.

Так что Хонда мог свободно предаться мыслям.

…Реальная Йинг Тьян была такой, какой ее видел Хонда. Молоденькая девушка с прекрасными черными волосами и постоянной улыбкой на лице, взбалмошная, твердая в своих намерениях, но неопределенная в чувствах. Однако было понятно, что это только часть ее, у Хонды, сгоравшего от любви к той, невидимой Йинг Тьян, страсть питалась неизвестным, а познание, само собой разумеется, — известным. Удовлетворило бы это его страсть, если бы он будоражил сознание и узнал бы больше, отняв часть у неизвестного? Да нет. Ведь страсть Хонды все больше стремилась отдалить Йинг Тьян, отдалить туда, куда познанию было не дотянуться.

С юности Хонда совершенствовал остроту мысли, и у нее был нюх охотничьей собаки. Поэтому можно было считать, что Йинг Тьян действительно такая, какой он ее знает, какой видит. И в этом смысле существовать Йинг Тьян позволяло только сознание Хонды.

Оттого и страстное желание Хонды видеть Йинг Тьян обнаженной, такой, какой ее не знают другие, оказывалось неосуществимым — в нем страсть и рассудок противоречили друг другу. Ведь видение есть область сознания: пусть Йинг Тьян, когда он подсматривает за ней через отверстие в книжной полке, этого и не замечает, с этого самого мгновения она начинает обитать в мире, созданном сознанием Хонды. В мире Йинг Тьян, который будет осквернен сразу же, как он его узрит, Хонда не увидит того, что хочет увидеть. Его страсть не может быть утолена. А если бы он не подсматривал, то опять же страсть оставалась бы недостижимой.

Он хотел бы видеть Йинг Тьян парящей в воздухе, но та, какую он видит, не летает. Не может быть того, чтобы сотворенная его сознанием Йинг Тьян противоречила бы царящим в этом мире законам физики. Вполне вероятно (не в мечтах), мир, где обнаженная Йинг Тьян летает на павлине, совсем рядом и не функционирует только потому, что само сознание Хонды помутилось, в нем появился изъян, сломалась какая-то маленькая шестеренка. А если исправить поломку, заменить шестеренку? Это удалит Хонду из мира, где они вместе с Йинг Тьян, приведет его к смерти.

Сейчас же было очевидно одно — предел страстных желаний Хонды, то, что он по-настоящему мечтает увидеть, существует только в том мире, где его нет. Для того чтобы узреть желаемое, ему нужно умереть.

Когда подглядывающий осознает, что может коснуться света, только уничтожив источник своего поведения, это и есть его смерть.

Можно сказать, Хонда впервые в жизни всерьез задумался над природой самоубийства.

Если следовать только страсти и отрицать сознание, стремиться отдалиться от него, стараться отправить Йинг Тьян туда, где сознание твое ее не достанет, то останется только убить то, что сопротивляется этому. И это означало, что Хонда, оставив Йинг Тьян в мире, оскверненном его сознанием, сам этот мир покинет. В этот момент блистающая Йинг Тьян стояла у него перед глазами.