У каждого свое проклятье - Светлана Демидова

— Но ведь у бабушки Дуси, кроме отца, еще двое детей было. Я даже имена их помню: Игнат и Наталья. Они же умерли! — напомнил Саша, который уже несколько пришел в себя и даже порозовел лицом.

— Так война ж была…

— Похоже, что это проклятие набирает силу от поколения к поколению… — проговорила Марина. — Серьезно страдать от него стали дети и особенно внуки Матвея и Евдокии…

— Несите письмо, — предложил Пирогову отец Дмитрий.

Тот кивнул и, тяжело опершись о стол, поднялся. Когда он вышел из комнаты, Марина сказала:

— Из старшего поколения семьи Епифановых жива только Галина Павловна. Может быть, она знает, где жил прадед ее мужа, Аркадия Матвеевича!

— Все может быть, хотя… — пожал плечами Саша. — Честно говоря, меня, например, никогда не интересовали Ленины предки. Возможно, и Галина Павловна не интересовалась тем, откуда пошел род Епифановых. Но спросить, конечно, придется… на всякий случай… Вдруг да…

— Вот это письмо, — прервал Александра вошедший в комнату Пирогов и протянул ему конверт с красивым петербургским видом.

Слегка подрагивающими руками Толмачев надорвал конверт и вытащил из него двойной листок из ученической тетради в клетку. Развернув письмо, Саша принялся жадно читать его, чуть шевеля губами. Все собравшиеся за столом напряженно ждали, когда он закончит. Наконец он дочитал до конца, опять полез в конверт и достал из него еще один листок, сильно пожелтевший и затершийся на сгибах. Развернув его, Толмачев пробежал глазами темные строчки, которые просвечивали даже с другой стороны листка, и слегка осипшим голосом сказал:

— Это опись…

— Опись… — без всякого выражения повторила за ним Марина.

— Опись ценностей? — спросил Дмитрий.

— Да, — кивнул Саша. — Это список того, что нашим родственничкам оставила попадья. Тут вот… и потир… не знаю, что это такое… и какой-то дискос, и Четвероевангелие, напрестольный крест… и все то, что было в шкатулке… как тут написано: коричневого полированного дерева… Вот… и изумрудный гарнитур с бриллиантами… сапфировое колье… броши… и всякое другое… В общем, похоже, что на бешеные деньги…

— А что написал тебе отец? — перебил его Дмитрий.

— Написал, что если я хочу со всем этим разобраться, то мне следует ехать в Окуловку, которая находится где-то в районе Воронежа… точнее он сказать не может. А еще… что, по его сведениям, которые он добыл не без труда, там надо искать Любу или, скорее, ее потомков…

— Любу? — переспросила Марина замершего в раздумье Толмачева.

— Да… Люба — это дочь Захария и Пелагеи, которая вышла замуж за какого-то местного… не то агронома… не то зоотехника… В общем, за человека, далекого от церкви.

— Скорее, потомков? — опять подала голос Марина. — То есть ее самой уже может не быть в живых?

— Эта Люба должна быть одного поколения с нашими с Сашей дедами, а значит, вполне возможно, что ее действительно уже нет в живых, — ответил ей отец Дмитрий.

— А вдруг потомки ничего не знают?

— Вряд ли. Подобные истории, про украденные сокровища, передаются из поколения в поколение. Другое дело, что они могли обрасти несуществующими подробностями и всякими присказками, но память о них все равно должна сохраниться, особенно если в семьях потомков Захария и Пелагеи так и нет достатка. В общем, надо туда ехать.

— Куда ехать-то? — выкрикнул Саша. — В письме адреса нет!

— Я все узнаю, — сказал Дмитрий. — Теперь проще искать старый приход отца Захария Мирошникова. Саша, ты все важное нам сказал?

Тот как-то рассеянно кивнул, засунул письмо с описью обратно в конверт и убрал во внутренний карман пиджака.

— Ну тогда мы поедем… пожалуй. — Марина первой поднялась из-за стола и поблагодарила Пирогова: — Спасибо за чай и вообще… за все…

Тот тоже кивнул и спросил:

— Надеюсь, что вы больше нас с Машей не потревожите? Клянусь, я сказал все, что знал, и передал Александру Ивановичу все, что оставил ему отец. И ничего не крал… Все, что у меня сейчас есть, я честно отработал. Иван Толмачев не имел ко мне никаких претензий.

— Да-да… Конечно… — поспешил сказать отец Дмитрий и потащил за собой все еще несколько заторможенного Толмачева.

* * *

Когда они уже ехали в электричке в Питер, Саша вышел наконец из состояния глубокой задумчивости и сказал:

— Там, в письме, еще кое-что написано… Я не хотел при Пирогове…

— Что?! — первой спросила Марина.

— Во-первых, отец писал, что продал все, что ему оставила мать. Все вырученные деньги якобы ушли на Татьяну. Во-вторых, что у Матвея Никодимовича Епифанова был список, из которого ясно, как драгоценности Пелагеи были разделены между ним и Евдокией.

— Где ж теперь найдешь этот список, если Матвея Никодимовича уже нет в живых?

— Не знаю… Возможно, в квартире, где он жил, есть тайник. Кроме того, отцу было известно, что Матвей Никодимович боялся продавать ценности из шкатулки, хотя, конечно, приходилось… жили трудно… Но кое-что могло и сохраниться. Кроме того, именно Матвей где-то хранил церковную утварь… все эти… как их… потиры и прочее…

— В таком случае тайничок должен быть приличных размеров, — заметил отец Дмитрий. — Надо бы подумать, как все это найти, потому что если вернуть оставшееся потомкам Пелагеи с Захарием, то…

— Что? — сначала спросила Марина, а потом тот же вопрос задал и Александр.

— То, может быть, удастся получить у них прощение.

— А с прощением… — с большой надеждой в голосе начал Толмачев.

— Да… ты прав, с прощением легче снять проклятие… — сказал отец Дмитрий и спросил: — А что сейчас с квартирой, где жил Матвей Никодимович?

— Там сейчас живет Борис, — ответила Марина.

— С женой?

— Нет… Один. Он развелся после того, как… умерла их Аленка.

— Значит, проблем с тем, чтобы поискать в этой квартире тайник, не возникнет?

— Думаю, что не возникнет.

После этих слов все замолчали и, думая о своем, почти не общались в течение всего обратного пути.

МАРИНА, АЛЕКСАНДР, ДМИТРИЙ И БОРИС

— Разумеется, я ничего похожего на тайник в дедовской квартире не находил, — сказал Борис, когда Марина с Дмитрием и Александром рассказали ему о результатах своей поездки к Пироговым. — Но я и не искал. А в маленькую комнату, между прочим, и вообще не захожу. Чего мне там делать? Мне одному и этих, — он обвел комнату, где они сидели, широким жестом, — двадцати метров много… Я тут и пользуюсь-то только одним диваном да телевизором.

Марина оглядела стены, оклеенные выгоревшими зеленоватыми обоями, не нашла ни одной картины, за которой могла бы скрыться дверца потайного сейфа, вздохнула и сказала: