Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно из разведданных узнавал Курчатов о самых последних достижениях ядерной физики, о тех открытиях, которые совершались величайшими учёными того времени. Именно сведения, добытые разведкой, стали тем мудрым «лоцманом», который повёл в плаванье атомный «корабль» страны Советов. Подсказывая в нужный момент, как обходить мели и рифы, не сбиваясь при этом с правильного курса.
По словам самого Игоря Курчатова, знакомство с материалами, добытыми агентурным путём, дало советским физикам возможность «… миновать многие весьма трудоёмкие фазы».
Сведения из секретной тетради
Впрочем, иногда зарубежный «лоцман» вёл себя чересчур загадочно, так что его было очень трудно понять. И тогда Курчатов, при всём его уважении к научному престижу Запада, оказывался в недоумённой растерянности. Так произошло, например, когда в секретной тетради было обнаружено сообщение о том, что в вопросе разделения изотопов урана зарубежные учёные отдают предпочтение методу диффузии. Первухину было тотчас сообщено:
«Предпочтение метода диффузии методу центрифугирования для наших физиков и химиков явилось неожиданным. У нас была распространена точка зрения, согласно которой возможности метода центрифугирования стоят значительно выше возможностей метода диффузии… В соответствии с этой точкой зрения, предусматривались исследования только с центрифугой (метод Ланге). Получение материала заставило наряду с центрифугированием включить в план работ по проблеме и метод разделения диффузией».
Подобные казусы возникали очень часто — при каждом новом столкновении с теми технологическими тонкостями, о которых сообщали разведданные. Поэтому атомный «корабль» страны Советов двинулся вперёд очень неуверенно — его команда была слишком неумелой, ей ещё очень многого не хватало — по части знаний, квалификации и опыта. Курчатову (судя по его отчётам Первухину) то и дело приходилось прибегать к настоятельным просьбам, типа:
— Очень важно было бы узнать!
И тут же уточнять, какие именно данные требуются советским ядерщикам: «величина зазоров», «толщина сеток», «размер отверстий», «состав смазки» и так далее и тому подобное.
Иногда случалось, что чуть ли не каждая прочитанная страница очередной агентурной сводки вызывала удивление. Так, например, взгляды западных учёных на способы достижения ядерного взрыва просто ошеломили Курчатова. Он тотчас доложил Первухину, что данные разведки о возможности цепной реакции в смеси обычной окиси урана и тяжёлой воды…
«… представляют существенный интерес…
Для советских физиков такое утверждение является неожиданным и противоречащим установившейся точке зрения».
Курчатов, конечно, тут же назвал фамилии «виновников» этого досадной «неожиданности»: Зельдович и Харитон! Ведь это их (как теперь выяснялось, ошибочные) расчёты «противоречили» зарубежной «точке зрения».
Впрочем, стопроцентной уверенности в том, что наши теоретики ошиблись, а Хальбан и Коварский, проводившие свои эксперименты в Англии, абсолютно правы, разведданные не давали. И Курчатов написал:
«Мы не в состоянии по техническим возможностям проводить опыт Хальбана и Коварского, так как Советский Союз обладает всего лишь 2–3 килограммами тяжёлой воды, и поэтому необходимы другие пути для того, чтобы убедиться в абсолютной достоверности сделанных за границей выводов».
Под словами «другие пути» имелись в виду, конечно же, усилия разведки. Именно ей адресовались фразы в курчатовском отчёте: «было бы важно узнать». И шло перечисление, что именно следует «узнать».
Справедливости ради следует заметить, что Курчатов подвергал сомнению (и требовал её перепроверки) практически всю информацию, которая поступала из-за рубежа. В первую очередь — ту часть, что не согласовывалась с отечественными расчётами:
«Наряду с этим, я считаю необходимым произвести силами наших советских учёных теоретический анализ сравнительных свойств однородной и неоднородной смеси урана с тяжёлой водой, и думаю поручить выполнение этого анализа проф. Ю.Б. Харитону и проф. Я.Б. Зельдовичу».
Но, пожалуй, больше всего Курчатова поразило открытие зарубежными атомщиками взрывчатых свойств у трансуранового элемента. Первухину тотчас было доложено, что в разведывательных материалах…
«… содержатся очень важные замечания об использовании в качестве материала для бомбы элемента с массовым числом 239, который должен получаться в атомном котле в результате поглощения нейтронов ураном-238».
Этот трансурановый элемент называли эка-осмием. Американцы нарекли его плутонием. Известие о возможности использовать его в качестве взрывчатого вещества для будущей бомбы выглядело сенсационным. Вот почему, подводя итог своему ознакомлению с очередной порцией разведматериалов, Курчатов был вынужден признать, что они…
«… заставляют нас по многим вопросам проблемы пересмотреть свои взгляды».
Зато теперь Курчатов с удовлетворением написал:
«… вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши учёные, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей».
Отчёты, которые Курчатов составлял для Первухина, дают наглядное представление о том, как разительно отличались тогда те «наши учёные», которые не имели доступа к зарубежным секретам, и тот, кого допускали к разведданным.
Впрочем, бдительности Курчатов не терял, постоянно задаваясь вопросами: а не дезинформацию ли подсунули нашим ротозеям-разведчикам коварные капиталисты, не водят ли они за нос доверчивых советских физиков? И в своём отчёте непременно отмечал:
«Естественно возникает вопрос о том, отражают ли полученные материалы действительный ход научно-исследовательской работы в Англии, а не являются вымыслом, задачей которого явилась бы дезориентация нашей науки?
Этот вопрос для нас имеет особенно большое значение потому, что по многим важным разделам работы (из-за отсутствия технической базы) мы пока не в состоянии произвести проверку данных, изложенных в материале».
Однако в сведениях, изложенных в разведданных, маячили столь заманчивые перспективы, что Курчатов решительно гнал от себя все сомнения и заявлял Первухину:
«На основании внимательного ознакомления с материалом у меня осталось впечатление, что он отражает истинное положение вещей. Некоторые выводы, даже по весьма важным разделам работы, мне кажутся сомнительными, некоторые из них — мало обоснованными, но ответственными за это являются английские учёные, а не доброкачественность информации».
Иными словами, учёные могут ошибаться, разведчики — никогда!
Через три дня после того, как это письмо-отчёт было отправлено Первухину, а именно: 10 марта 1943 года, Академии наук СССР было дано соответствующее указание, и она издала распоряжение № 122 о назначении Игоря Васильевича Курчатова начальником Лаборатории № 2.
Начало «ядерной» деятельности
Итак, ядерную лабораторию создали. Степан Балезин впоследствии вспоминал:
«Первые наши шаги заключались в том, что мы попросили правительство разрешить въезд в Москву для работы над этой проблемой около 100 человек. Согласие правительства было получено немедленно. Первым, кто был вызван, — проф. И.К. Кикоин…».
Весной 1943 года и сотрудники казанской лаборатории Курчатова тоже перебралась в Москву. Однако столица встретила физиков с ледяным равнодушием. Не до атомов было тогда стране. Игорь Васильевич в письме жене Марине Дмитриевне высказал предположение о возможном своём возвращении в Казань. Вот отрывок из того письма (от 26 марта 1943 года):
«Дрова пусть остаются за нами, так как, может быть, придётся вернуться в Казань, если здесь будет плохо. Комната пусть остаётся за нами, так и передай Ольге Васильевне. Пока пусть живут в ней сами, но никого не пускают, т. к. мы можем вернуться — я-то ведь не выписывался. Скажи, что я нахожусь в длительной командировке».
О трудностях, мешавших приступить к работе, — в рассказе Степана Балезина:
«Возникла проблема с помещением…
Мы вместе с Игорем Васильевичем объехали много пустующих зданий учебных заведений, которые были эвакуированы из Москвы, и да. же были в одной еврейской синагоге.
Наконец, мы остановились на здании ВИЭМ, благо, что здание этого института было построено только перед войной и не было ещё загружено аппаратурой другого назначения и поэтому могло быть быстро приспособлено для работы лаборатории».
