Двойная тайна от мужа сестры - Яна Невинная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут звонит телефон, отвлекая меня от собственного самобичевания.
— Алло, — отвечаю, даже не глядя на имя звонившего, едва держу трубку слабыми пальцами.
— Ну что, ты довольна? — почти что кричит мама, не скрывая своей злости.
— Что опять случилось? — устало вздыхаю, нет сил выслушивать ее очередную истерику.
— Сестра твоя случилась! — Стефания начинает практически рыдать, перемежая разговор всхлипами. — Почему Давид трубку не берет? Пусть вытащит мою дочь…. О боже… Ей не место среди этих больных…
Дальше она продолжает снова плакать, из разрозненных слов я с трудом складываю общую картину: Милану забрали в психбольницу. Качаю головой, всё это никак не укладывается в голове.
— Может, там ей помогут? Ты же сама видела, что она не в себе, — мягко успокаиваю мать, хотя сама нахожусь в легком шоке.
— И ты туда же? Твой отец — гад! — и бросает трубку.
Кручу головой из стороны в сторону, но рядом никого нет. Давид куда-то ушел, я же обхватываю себя руками и рефлексирую. И что теперь будет?
***
Следующие несколько дней в доме царит напряжение. Давид со мной особо не разговаривает, дома появляется мало. Я хожу раздраженная и расстроенная, ничего не могу с собой поделать. И когда почти дойти не нервного срыва, мне снова звонит мама.
— Ева! — не кричит, а скорее, рычит Стефания. — Немедленно возвращайся домой!
— Что случилось? — спрашиваю у нее расстроенным голосом.
Она в ответ пыхтит, что-то возмущенно бормочет, параллельно отдавая приказы кому-то из прислуги.
— Отца забрала полиция, это какой-то бред, — сокрушается она, голос безмерно визглив, что давит на барабанные перепонки. — Его обвиняют в убийстве, ты представляешь? Это ужасно, просто ужасно. Конец нашей репутации. И я должна всё это терпеть одна. Милана в больнице, ты шляешься непонятно где… Самое время взять на себя ответственность и помочь семье.
Молчу, слушаю ее внимательно, при этом прикрыв глаза.
— За что его арестовали? — единственное, что меня сейчас интересует.
— Ох, я не понимаю, адвокат уже у него, — театрально тянет слова, — какое-то убийство… Бред… Ничего, деньги нашей семьи всё решат. Главное, попроси Давида помочь.
Из меня вырывается горький смешок. До чего же иронично.
— Вряд ли он поможет, — усмехаюсь горько.
Маму не волнует ничего кроме репутации!
— Пусть он и настроен решительно развестись с Миланой, хотя это позор на наши головы, но сейчас он… Как бы это ни было прискорбно… С тобой… Ты же женщина, Ева, весьма привлекательная, между прочим. Соблазни его, ты же умеешь, — а вот в конце фразы она неуместно язвит, словно ее это задевает.
С горечью понимаю, что есть еще кое-что, что волнует даже больше, чем репутация. Собственная увядающая красота…
— Ты несешь полный бред, — после недолгой паузы отвечаю ей. — Ты бы хоть поинтересовалась, кого убил отец.
Сомнений в том, за что его арестовали, у меня нет. Что ж, этим всё и должно было закончиться.
— Он — не убийца, Ева, — настаивает мама на своем. — Пусть у Давида и Льва отношения натянутые, но Горский ради тебя раскошелится. Я знаю, у него есть деньги. А когда мальчики вступят в наследство, мы и вовсе будем купаться в роскоши. Так что адвоката уж мы сможем себе позволить. Плюс общественность…
Она продолжает говорить, витая в облаках. А потом я говорю то, отчего она замолкает:
— Твой муж убил отца Давида.
И наступает тишина.
— Ты что-то путаешь, — неуверенно произносит мама, из чего я делаю вывод, что если уж она этого не знала, то сомнения и подозрения у нее все эти годы были.
— Ты знала… — говорю с придыханием и подрываюсь с места, настолько это для меня шокирующее открытие. — Мама…
— Ты — Стоцкая, Ева, не забывай об этом, — предупреждающим тоном обращается ко мне Стефания, которую теперь язык не поворачивается назвать матерью.
— Дюран, вообще-то, — поправляю уже в который раз.
— Судя по твоим намерениям, недолго тебе ею оставаться, — хмыкает она.
— Обратно эту фамилию я не возьму, — говорю резко, не давая ей причин усомниться в своих словах.
— В твоих жилах течет наша кровь, Стоцкая ты, как бы ни отрицала этого, так что будь добра исполнить дочерний долг и…
Я не даю ей договорить, бросаю трубку.
Знаю, что бесполезно всё это обсуждать. Нужно просто отрезать заплесневелый ломоть и выкинуть его, больше не оглядываясь назад.
А после хлопает входная дверь. Оборачиваюсь и вижу Давида. Наши взгляды скрещиваются, мы смотрит друг на друга и молчим. Всё понятно и без слов.
Глава 32
С того дня у нас возникает перемирие. Пока натянутое, хрупкое, но перемирие. Нельзя сказать, что между нами та же близость, что и была раньше, но того напряжения больше нет. Мы просто не обсуждаем всю эту ситуацию. Опускаем. Обходим стороной. Делаем вид, что ее нет.
Наслаждаемся новой реальностью и играем с детьми, радуемся выстраданному счастью. Вот только наедине остаемся редко. Не сговариваясь стараемся сделать так, чтобы рядом кто-то был, чтобы заполнить тишину и паузы, чтобы замаскировать то, что так хочется спрятать.
Я часто замечаю на себе горячие темные взгляды Горского, но, как только ловлю его взгляд, он его отводит.
— Мам, — обращается ко мне как-то Том, пока Гектор смеется, сидя на спине Давида, который катает его по холлу.
— М? — улыбаюсь и глажу сына по волосам.
— Это теперь наш дом?
От его слов я замираю, не зная, что ответить. Мальчики всё реже спрашивают про Олега и наш домик у моря. Им хорошо здесь. Смотрю на второго сына, который радостно играется с отцом, и внутри разливается тепло.
— Да, думаю, да, — отвечаю и целую его в макушку.
И пусть всё между нами пока ни шатко, ни валко, но ведь это переходный этап, время преодоления трудностей. Тех, что закалят наши отношения больше.
Между нами было шесть лет разлуки, так разве можно позволить деяниям отца встать между нами? Думаю, Давид и сам это понимает, оттого мы и избегаем этой скользкой темы, иначе, не остыв, наговорим друг другу кучу гадостей, которые разрушат наши и без того хрупкие отношения.
— Я возьму детей к маме, она спрашивала про них, — говорит мне как-то в один из дней Давид.
Согласно киваю, я действительно рада, что его матери лучше, как и
