Нет имени тебе… - Елена Радецкая

– Как же поступают, если присматривать некому, а денег на сиделку нет?

– Кто как может. Конечно, все упирается в деньги, а если их нет, вариантов не много: либо как-то приспособиться, либо – интернат. Но устроить старика в интернат очень трудно, и условия там сами знаете… А пока надо бы навещать ее каждый день. В любое время, до восьми вечера, хотя лучше в первой половине дня. У вас есть такие возможности?

– Буду приходить.

– Тогда я вам выпишу постоянный пропуск. И одежду ей принесите, умывальные принадлежности, посуду. Хорошо бы и постельное белье, с этим у нас трудности. И подкармливать пациентку надо, еда скудная. Сказать вам, сколько расходуется на питание больного в день? Вы все равно не поверите…

В палате духота и вонища. Два окна. Одно у кровати Музы, другое возле спящей старухи. То, что у Музы – забито гвоздями, открыла второе. Ни дуновения воздуха. Зато спящая восстала, страшно возбудилась и потребовала закрыть окно. Пыталась ее урезонить, бесполезно. Пришлось закрыть. Потом я приставала к сестрам и санитарке, чтобы перестелить постель. Вежливо, старалась их не раздражать, чтобы это не отразилось на Музе. На первом этаже больницы – кафе, аптека и торговые точки с галантереей, книгами и всякими глупостями. Купила памперсы на все имевшиеся деньги, обустроила Музу, уходя, погладила по голове, сжала ее руку, стараясь ободрить. Ноль внимания.

Вышла из больницы и надышаться не могла. Цветет шиповник, на газоне девочка выгуливает на поводочке хорька, пахнет нагретая солнцем трава. Смеются девушки, мамаша с ребенком спешит домой, прогуливаются подростки с баночками пива, в небе летит огромная связка воздушных шаров. Кругом жизнь. Я ощутила ее непривычно остро, но словно со стороны. Это не для меня. Моя жизнь – мрак.

Дорога до дому – час с небольшим на трамвае и метро. Еле тащилась, в голове туман и крутится фраза: «Вот несчастье. Вот несчастье. Вот несчастье». Какая-то женщина спросила, не плохо ли мне.

Мне плохо. Нужно дожить до приезда Вальки, с ней будет легче. Дома не стала убираться и готовить, все равно не из чего – продуктов нет. Гори все синим пламенем! Упала на постель, то ли заснула, то ли задремала, и сон приснился умиротворяющий какой-то, а какой – не помню, что-то связанное с бабушкой. Я не видела ее, но она была рядом, я прижималась к ней и плакала. Слезы приносили облегчение, и я до последнего пыталась удержаться в дремотном состоянии, чтобы только не возвращаться к безнадежной действительности. Кажется, я впервые плакала во сне. Жаль, я не умею плакать наяву. А более всего жаль, что я не верю в бога. С богом я не была бы так одинока.

Когда я спрашиваю: «Почему все это – с Музой, Игорем, Машкой – выпало на мою долю?», Валька говорит: «Нипочему. Другого ответа не ищи. Его нет».

2

Не ела, не пила, телевизор не включала, лежала, не представляя, который час, потому что за окном белые ночи, и курила, прикуривая одну сигарету от другой. Поднял меня телефонный звонок. Тетя Лёля. Милая тетя Лёля! Как хорошо, что она позвонила.

– Здравствуй, Любаша. О матери нет сведений?

И тут я вспомнила, что, увидев Музу на больничной койке и подумав, что она при смерти, я позвала ее: «Мама!», – чего никогда не делала. Младенцем я и слова такого не знала, первое мое слово – Муся, а когда детский язык обрел гибкость – Муза. И Машка не звала ее бабушкой, а только Музой. Она никогда и не была ни матерью, ни бабушкой, но она и Музой ни для кого не стала!

– В больнице Муза, я сегодня к ней ездила.

Наверное, в моем голосе было все: и тоска, и обида, и страх, и даже облегчение, что тетя Лёля объявилась, и я не одна. В общем, она все поняла.

– Сейчас приду, – сказала она и повесила трубку.

Идти ей недалеко, она живет в двух кварталах от нас. Я высыпала в унитаз окурки из пепельницы, стоявшей на полу у кровати, поправила постель, умылась, прошлась шваброй по линолеуму в кухне, подтерла пятнышки на газовой плите. Поставила чайник.

В детстве я очень любила тетю Лёлю, ее и тетю Граню. Это школьные подруги Музы. Интересно, что при своем, мягко скажем, неординарном характере Муза с детства на всю жизнь сохранила двух близких подруг. Я – одну. Моя несчастная дщерь – ни одной. Тетя Граня (ее звали Грануш – это армянское имя) умерла лет десять назад, и муж ее умер, а детей у них не было. Тетя Лёля и тетя Граня были в нашей семье как родственницы. Но, повзрослев, я от них отдалилась, потому что они были подругами Музы, а мне хотелось бежать от всего, что связано с Музой.

Тетя Лёля – железная леди, суперженщина. Она окончила испанское отделение университета, занималась переводами, написала диссертацию, и она до сих пор работает – переводит. В жизни ей досталось. Муж объелся груш. Не знаю, куда он делся, но случилось это, когда тетя Лёля была молодой. Больше она не выходила замуж, и, насколько я знаю, любовников у нее не было. Она вырастила дочку, которую я не помню, потому что она была намного старше меня и рано умерла от лейкемии, оставив тете Лёле внучку. Ее тетя Лёля тоже вырастила. А та родила тете Лёле правнучку с синдромом Дауна, сама уехала в Германию и вышла там замуж. Теперь тетя Лёля живет с дряхлой сестрой (причем это ее младшая сестра!) и с тринадцатилетней даунихой Катей, которая разумом – маленький ребенок.

Мужественный человек тетя Лёля, не то, что я. Она вынесла личные несчастья, не сломилась, добилась успеха в своей профессии, и теперь, когда старухи ее возраста вызывают лишь жалость, она продолжает везти на себе домашние заботы и зарабатывает деньги. И она никогда не жалуется, не говорит, что в отчаянии, не спрашивает, почему все эти несчастья свалились именно на нее. Может, она верующая? Я об этом ничего не знаю. Или терпение и смирение дает не только вера?

Старость тетю Лёлю не берет. Тьфу-тьфу! Мозги у нее варят и движения живые, не деревянные. Она только уменьшается в размерах. Я обняла ее. Она словно маленькая птичка.

– Мне и угостить вас нечем, – говорю. – Но есть хороший чай и печенье.

– Я не угощаться пришла.

Обрисовала ей ситуацию. Музу нашли на улице без сознания, вызвали скорую. Это было в понедельник, поздно вечером. Где она провела этот день и предшествующие сутки – неизвестно, и вряд ли она сама об этом помнит. Почему в справочном о доставленных в больницы людях, куда я звонила, никакой информации не дали, тоже неизвестно, но теперь и не важно. Теперь я не знаю, как быть, как жить, впрочем, уже давно не знаю.

– Я в отчаянии! Просто в отчаянии! – говорю тете Лёле и прикусываю язык. – Но, похоже, это обычное мое состояние.

– Давай я завтра поеду к ней, – предлагает тетя Лёля.

Завтра я должна отвезти вещи, наладить больничный быт Музы и встретиться с зав. отделением. Может быть, через несколько дней… Конечно, я постараюсь не нагружать тетю Лёлю, все-таки она старая, хоть и бодрая, и своих забот у нее вагон и маленькая тележка. Но от помощи я не отказываюсь. Важно знать, что в крайнем случае есть плечо, на которое можно опереться.