Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий. - Марк Твен

То было величайшее событие его жизни, не удивительно, что старику запомнилась каждая мелочь. И мы выслушали все, что он мог нам рассказать: как все произошло, и что было потом, и что говорили о печальном случае в народе, – поистине, это был горестный рассказ.

Мы находились уже на последнем витке штопора, как вдруг на высоте в сто — сто пятьдесят футов от подножья обрыва у Гарриса сорвало ветром шляпу и покатило вниз к крутой осыпи из щебня и осколков камня, сброшенных непогодою со стены обрыва. Не торопясь спустились мы вниз по осыпи, рассчитывая баз труда найти беглянку, да не тут–то было. Часа два провели мы в поисках – не потому что дорожили этой старой соломой, но из чистого задора, — мы понять не могли, куда она запропастилась в таком месте, где все просматривалось с первого взгляда.

Нe случается ли вам, читая в постели, положить разрезальный нож рядом, а потом вы его никак не найдете, если, конечно, он не с саблю величиной. Шляпа Гарриса по части упрямства могла перещеголять любой разрезальный нож, и мы махнули на нее рукой; зато мы нашли линзу от бинокля и, покопавшись в груде камней, постепенно обнаружили и другие линзы и металлическую оправу. Все это мы впоследствии отдали собрать, и владелец сорванца бинокля может получить назад свою потерянную собственность, представив необходимые доказательства и возместив нам издержки. Мы, собственно, надеялись найти и владельца и собрать его по частям, — это составило бы неплохой эпизод для моей книги; но на этот раз нам не повезло. Однако мы не отчаивались: оставались еще места, где можно было поискать как следует. Успокоившись на том, что владелец бинокля где–то здесь, мы решили переночевать в Лейке, а потом вернуться за ним сюда.

Мы сели, отерли пот с лица и стали толковать о том, что мы сделаем с останками, когда их найдем. Гаррис собирался пожертвовать их в Британский музей, я же предполагал отправить их вдове по почте. В этом разница между мной и Гаррисом: Гаррис все делает напоказ, тогда как для меня на первом плане — простое человеческое сердце, даже если такие чувства стоят мне денег. Гаррис ратовал за свое предложение — против моего; я ратовал за мое предложение – против предложения Гарриса. Постепенно разговор наш перешел в спор, а затем и в перебранку.

Наконец я сказал со всей свойственной мне твердостью:

— Мною решение принято. Тело получит вдова.

На что Гаррис ответил со свойственной ему запальчивостью:

— И мною решение принято. Тело получит музей.

Я сказал хладнокровно:

— Музей его получит, когда рак свистнет.

На что Гаррис:

— А вдове никакой свист не поможет, об этом позабочусь я.

После обмена кое–какими комплиментами я сказал:

— Уж больно ты хорохоришься, как я погляжу, насчет этих останков. Какое ты, собственно, имеешь к ним отношение?

— Какое отношение? Да самое непосредственное. Никто про них и знать бы не знал, кабы я не нашел бинокль. Труп принадлежит мне, и я сделаю с ним все что захочу.

Я был начальником экспедиции — следовательно, все открытия и находки принадлежали мне. Останки были моими по праву, и я мог настоять на своих правах, но, не желая портить себе кровь, предложил Гаррису разыграть их в орлянку. Я поставил на решку и выиграл, но то была победа впустую, ибо, хотя мы проискали весь следующий день, мы так и не нашли ни косточки. До сих пор не могу понять, что сталось с тем парнем.

Город в долине назывался Лейк, или Лейкербад. Мы спустились по зеленому откосу, поросшему горечавкой и другими цветами, и вскоре вышли на узкие улочки предместья и по лужам жидкого «удобрителя» зашагали к центру. Эту деревушку следовало бы вымостить или хотя бы устроить здесь перевоз.

Тело Гарриса представляло собой излюбленное пастбище серн: оно буквально кишело прожорливыми гадинами, вся кожа его, когда он раздевался, бывала покрыта сыпью, точно у больного скарлатиной. Увидев, что я направляюсь в харчевню под вывеской «Серна», он наотрез отказался за мной следовать. Он сказал, что в Швейцарии и без того хватает серн, и не к чему выискивать гостиницы, которые избрали их своей специальностью. Мне было решительно все равно, так как серпы ко мне равнодушны, у меня с ними чисто шапочное знакомство; но для успокоения Гарриса, мы отправились в «Отель дез Альп».

За табльдотом наблюдали мы такую сценку. Напротив сидел человек с угрюмой физиономией, и нe столько угрюмой, сколько надутой, и не так надутой, как свирепой, – не разбери–поймешь, а только заметно было, что он изрядно «заложил», но не хочет в этом сознаться. Он взял со стола закупоренную бутылку, и подержал наклонно над рюмкой и, отставив ее с довольным видом, сосредоточил свое внимание на еде.

Вскоре он поднес рюмку ко рту, но, конечно, она оказалась пустой. Озадаченный, он искоса посмотрел на соседку, почтенную седую даму, явно не способную ни на что дурное. Покачал головой, словно говоря: «Не похоже, чтобы она!» И снова занес закупоренную бутылку над рюмкой, боязливо водя по сторонам слезящимися глазами – не смотрит ли кто. Поев, он снова пригубил рюмку, и снова она оказалась пустой. Он искоса бросил такой обиженный и укоризненный взгляд на свою ничего не подозревающую соседку, что просто смех разбирал. Но дама знать ничего не хотела, кроме своего жаркого. Тогда он взял бутылку и рюмку, кивнул себе с понимающим видом, решительно переставил их налево от тарелки, снова налил, снова заработал ножом и вилкой, а потом уверенно взял рюмку — и опять она оказалась пустой.

Он остолбенел от удивления. Выпрямился на стуле и со скорбной миной воззрился сначала на одну, потом на другую соседку — обе деловито жевали. Тогда он тихонько отодвинул тарелку, поставил рюмку прямо перед собой и, придерживая ее левой рукой, начал наливать себе правой. На этот раз и он заметил, что оттуда ничего не льется. Он перевернул бутылку вверх дном — как есть ничего; и тут на лице у него появилась плаксивое выражение: «Ик!.. вылакали все до капли!» — пожаловался он сам себе. После чего, покорно отставив бутылку, продолжал есть всухомятку,

За тем же табльдотом была у меня под наблюдением дама, самый крупный экземпляр изо всех виденных мною дам — конечно, в частной жизни. Она была более семи футов росту и пропорционального сложения. Я случайно наступил на правый фланг ее правой ступни, и откуда–то из–под потолка раздался зычный окрик: «Pardon, m'sieu, вы слишком много себе позволяете!» Вот тут–то я впервые ее и заметил.

Случилось это, когда мы проходили полутемным холлом, и я только смутно различал ее очертания. Потом я увидел ее уже в столовой. Она села за соседний стол, между мной и двумя прелестными барышнями, которые совсем затерялись за ее спиной. Она была хороша собой и замечательно сложена, скажем прямо — сложена, как богиня. Но рядом с ней все меркло и терялось. Дамы в ее присутствии казались маленьким ли девочками, мужчины — плюгавыми ничтожествами. Все производили впечатление каких–то недоносков и так примерно себя и чувствовали. Она сидела ко мне спиной,— я сроду не видел такой спины. Я глядел на эту спину и мечтал: «Ах, если бы увидеть ее при свете восходящей луны!» Ни один человек не двигался с места, все под тем или иным предлогом ждали, чтобы она отобедала и вышла из–за стола: всем любопытно было увидеть ее во весь рост. И никто не пожалел о потерянном времени. Когда, поднявшись в своем царственном величии, она торжественно проследовала к выходу, каждому стало ясно, что именно такой должна быть императрица.

Мы поздно попали в Лейк и не видели эту даму в зените ее веса и славы. Она страдала ожирением и приехала сбавить в весе на здешних водах. Пять недель вымачивания — по пяти часов в сеанс ежедневно — сделали свое дело, она вошла в норму.

Местные воды излечивают ожирение и накожные болезни. Больные часами просиживают в больших бассейнах. Бывает, что десяток джентльменов и дам соберутся в таком бассейне и проводят время в светских развлечениях и играх. Им дают плавучие пюпитры и столы, и они, погрузившись в воду по грудь, читают, завтракают или сражаются в шахматы. Туристу не возбраняется заглянуть в такое ванное заведение и полюбоваться непривычным зрелищем. Здесь есть даже кружка для сбора в пользу бедных, куда он может опустить свою лепту. Таких купален в городе несколько, их легко узнаешь по веселым возгласам и смеху, доносящимся оттуда. Вода здесь проточная и все время сменяется, иначе человек, лечащийся, скажем, от стригущего лишая, исцелился бы только частично, ибо, избавившись от лишая, рисковал бы схватить чесотку.

На следующее утро мы не спеша возвращались по той же зеленой долине, а перед нами изгибались волнистые линии все тех же голых отвесных стен, верхушками уходящих в облака. Я никогда не видел и вряд ли когда увижу еще такую голую, словно чисто выметенную стену, возносящуюся на пять тысяч футов. Может быть, в природе имеются еще такие, но вряд ли в местах, где вы можете подойти к ним так запросто. Эта каменная громада отличается еще одной особенностью: от подножия до мощных башен ее очертания и взаимное расположение частей напоминают сооружение, воздвигнутое человеком. Вы найдете здесь зачатки оконных арок, карнизов, дымовых труб, деление на этажи и пр. Здесь можно просиживать целыми днями с неслабеющим интересом, пядь за пядью изучая утонченные красоты и изысканные пропорции этого великолепного здания. Та часть стены, что повернута к городу, рассматриваемая в профиль, представляет собой поистине чудо. Она спускается из заоблачной выси террасами округлых циклопических выступов — своего рода лестница богов; вершину этой лестницы венчает несколько изъеденных бурями башен, громоздящихся одна на другой, а кругом призрачными знаменами реют никогда не рассеивающиеся клочья тумана. Если бы существовал король — владыка мира, для него трудно было бы сыскать более подходящую резиденцию. Оставалось бы только выдолбить изнутри весь камень и провести электричество. В таком дворце он мог бы давать аудиенции сразу целому народу.