Капитан Френч, или Поиски рая - Михаил Ахманов

Правда, таким новичкам еще предстоит обучиться искусству коммерции среди звезд, а это, надо сказать, дело тонкое и непростое. Планетарный опыт здесь скорее опасен, чем полезен, ибо внушает ложную уверенность в своих способностях — каковые, весьма вероятно, не годятся для занятий космической торговлей. Почему, спросите вы? Да потому, что любой финансист с Барсума, Логреса или Эдема привык получать десять процентов прибыли на вложенный капитал. Двадцать — это уже причина пить шампанское и бить на радостях фужеры; тридцать — невероятный успех, улыбка Фортуны; ну а пятьдесят — чистая фантастика, дающая повод для подозрений в мошенничестве (по крайней мере, на цивилизованных планетах).

Такие рамки не для космических торговцев. Мы путешествуем из мира в мир, а это — дорогое занятие; мы нуждаемся в своевременном ремонте, в топливе для реакторов, в самых лучших приборах, компьютерах и машинах, в изысканной пище и других предметах, способных скрасить наш бесконечный полет. В этой игре приемлемая ставка — пятьте одному, но лучше, если вы ухитритесь выжать десятикратную прибыль. Не забывайте, что, кроме актино-идов, вам необходима платина, то есть свободный капитал; ведь многие ваши товары осядут в трюмах на столетия, пока не найдется тот уголок, где можно сбыть их с максимальной прибылью. Значит — выдержка, выдержка и еще раз выдержка! Плюс немного лукавства. Взять хотя бы мою аферу с панджеб-ским серебром… Да, наша профессия — не для романтиков и дилетантов! И не для типов, склонных к легковерию! Впрочем, легковерных можно понять, пожалеть и простить; и я не безгрешен — если вы вспомните о Йоко.

Но женщина есть женщина, вполне простительная слабость, а вот в остальных ситуациях легковерие неуместно. Так что, если вам предлагают искать сокровища в Магеллановых Облаках или купить двигатель, который доставит вас в Туманность Андромеды, будьте осторожны! Лучший ответ — сказать, что вы там уже побывали и что готовы поделиться всеми тайнами иных галактик — за вполне умеренную плату. Не назначайте слишком много: пара граммов платины будет в самый раз, чтобы отделаться от любого авантюриста и фанатика.

Я знаю по личному опыту, что все такие прожектеры упрямы, нахальны и агрессивны, как стая голодных воронов, но самые наглые из них — те, кто вдохновлен религиозными идеями. Они обойдут даже неистовых матерей — на любом повороте и любой дистанции! Я получал от них массу заманчивых предложений: то набить корабль миссионерами и прокатить их в какой-нибудь грешный мирок (разумеется, бесплатно, из любви к Всевышнему); то отправиться в благочестивое турне, искореняя еретиков и атеистов вдоль и поперек Галактики; то, наконец, продать “Цирцею” за медный грош или пуститься на поиски Рая в приятном обществе пары десятков маньяков. Все эти почтенные джентльмены, грозившие мне то адским огнем, то вечным проклятием, паслись на том же лугу, что Дети Света, только в их кошельках царила космическая пустота. Неподходящие мне пассажиры; если уж иметь дело с фанатиками, я предпочитаю тех, которые платят за проезд.

Crede experto!

* * *

Я дал Шандре книгу пана Станислава — ту самую, о сказочном Солярисе. Она пришла в восторг и в ужас; она восхищалась грандиозной фантазией, но скорбела о судьбах человеческих и о любви, которую Бог дал и Бог отнял… Этот мыслящий океан был для нее адекватен Богу, реальному Богу — ведь его могущество и загадочность не поддавались осмыслению, и поступал он как Бог, жестоко и самовластно, — отыскивал тайное, дарил непрошеное, напоминал о запретном. Чуждое, странное и непонятное существо… Бывают ли такие? — спросила Шандра.

Нет, ответил я.

Я отвергаю Великий Вселенский Разум, способный читать в наших душах, словно с компьютерного монитора; это, по-моему, чушь и суеверия. Если б даже существовал этакий монстр, люди ему совсем не интересны, и вряд ли бы он стремился к контакту с нами. А раз он себя не проявляет, то его будто бы нет или нет совсем — по крайней мере, с нашей, человеческой точки зрения. Хоть эта мысль попахивает солипсизмом, я не могу поверить в то, чего не видел, — в огромные мыслящие океаны и плазменные облака, в зеленых человечков со звезд Большой Медведицы и прочих инопланетян. В глубокой древности Земля была охвачена психозом; космос мнился чем-то таинственным и угрожающим, и из этого холодного пространства неслись к нам армады чужих кораблей — с неясными, но недобрыми целями. Одна из болезней детства, я полагаю; космического детства, если можно так сказать. Ребенок в пустом и темном доме тоже боится призраков, но стоит ему повзрослеть, стоит обойти все комнаты при ярком свете, и призрачная ирреальность исчезает, сменившись креслами, столами и шкафами. Эту мебель мы и нашли — множество планет, в той или иной степени пригодных для человека, но Разум — не Великий Вселенский, а просто чужой — все еще относится к разряду призраков. Двадцать тысячелетий вполне достаточный срок, чтоб повзрослеть и убедиться в этом. Хотя… Кто знает, что ждет нас по ту сторону галактического ядра?

Мы приближались к Солярису, и я послал стандартный рапорт: название корабля, сведения о маршруте, перечень товаров и просьбу разрешить посадку. Ответ был подписан первым архонтом Фад-жейры; весьма любезное приглашение, составленное пышно и витиевато, в соответствии с местной традицией. От этих строк, когда они появились на нашем экране, будто пахнуло морем и сладким приятным запахом, будившим воспоминания о пряностях и эссенциях, коими так знаменит Солярис. Я рассчитывал поживиться здесь всеми товарами, относящимися к косметике, и письмо архонта подсказывало, что от меня потребуют взамен. Кажется, этот океанический мир обратился к благоустройству суши; они нуждались в наземных животных, в пернатых и четвероногих, чтобы украсить свои дома и леса.

Прекрасные перспективы для торговли! Я прикинул, что сбуду им оранжевых обезьянок — в качестве домашних любимцев; возможно, птерогекконы тоже подойдут для этого амплуа. Шабны и черные единороги были слишком большими и прожорливыми существами, но все-таки остров размером с Фад-жейру мог прокормить сотню-другую голов — так что и здесь намечались определенные перспективы. Для лесных угодий вполне подошли бы мелкие хищники и грызуны — лисы и зайцы, белки, еноты, ежи и барсуки. Крыс и кроликов в моем зверинце не было; первые вызывают неприятные ассоциации, а-вторые слишком плодовиты и опасны для культурных растений. Зато я мог предложить красивых (и совсем безвредных) жуков и бабочек с Эдема, а для экологического равновесия — огромный выбор птиц. Клеточные ткани пернатых я хранил в холодильнике, и числилось в нем двенадцать или тринадцать тысяч видов, описанных в красочном проспекте; все, чем богата Земля и прочие миры, — кроме, быть может, какаду-телепатов из сказочного королевства Шандры. Мы занялись подготовкой салона к намечавшимся торгам, столь же сложным, как демонстрация нарядов. Помост был заставлен передвижными голоэ-кранами, кресла собраны в центре, справа от них развернут бар, слева — выставка каталогов и проспектов, печатных и занесенных на голо графические диски; над входом в осевой лифт я приказал повесить изображение малакандрийского сфинкса в натуральную величину (чем черт не шутит, вдруг он кому-то приглянется?..), а в гимнастическом зале мы устроили временный зимний сад — с живыми экспонатами, с птицами, рыбками и мотыльками. Впрочем, рыбок я не надеялся продать — этого добра на Солярисе хватало.

Когда “Цирцея” вышла на планетарную орбиту, приготовления закончились: экраны ожили, автоматический бар замигал огнями, роботы замерли вдоль стен, будто в почетном карауле, а мы без сил рухнули в кресла. Конечно, мы ничего не таскали и не поднимали (это, кстати, не слишком тяжелый труд при двух сотых “же”), но нам пришлось командовать всей своей механической сворой; а ведь давно известно, что главный босс утомляется куда сильнее своих дуболомов-подчиненных. Вот мы и утомились; распоряжаться — это такая неблагодарная работа!

Оглядев плоды наших стараний, Шандра пробормотала:

— Какое прекрасное зрелище… Но у Кассильды оно бы вызвало приступ бешенства. Массаракш! Столько хлопот из-за птичек и зверюшек! Из-за рыбок, бабочек и жуков! Кассильда бы этого не поняла.

— Всякий кулик свое болото хвалит, — с ленивым благодушием отозвался я. — А болото у нас неплохое, и все расширяется да расширяется… Вот, взгляни на эту конкретную трясину… — Я ткнул пальцем в сторону помоста.

— Ты о чем, дорогой? — утомленно поинтересовалась Шандра.

— О том, что в былые времена мне такая роскошь и не снилась. Взять хотя бы наш главный салон… Я купил его на Арморике, и это была нелегкая операция — и для меня, и для “Цирцеи”.

Шандра встрепенулась, предчувствуя новую историю. Мои рассказы все еще значили для нее больше книг и голографических записей; она могла их слушать в любом состоянии — голодной и сытой, веселой и грустной, усталой или наоборот. Время и место тоже значения не имели: рубка, бассейн, столовая или постель казались ей вполне подходящими, чтобы вкусить от мудрости Грэма Френча. Мне это льстило, и я старался не ударить в грязь лицом.