Серебряный змей в корнях сосны - Наумова Сора

Спуск прошел в тишине, и лишь на миг Хизаши ощутил дуновение ветра, а там уже и в конце узкого темного хода нашлась еще одна дверь, тяжелая, но незапертая. А за ней свистел ветер, кружа мелкие снежинки и осколки льда.

– Куда она подевалась? – Хизаши замер на мгновение, вдруг потеряв из виду силуэт в белом, слившийся со снежной круговертью. На темном небе не было звезд, лишь тускло проглядывала за тучами убывающая луна.

– Там! – крикнул Кента и указал направление. В прореху облаков просочился желтоватый мертвенный свет, и Хизаши тоже увидел женщину, уверенно движущуюся между деревьев. Ее длинные волосы развевались по ветру, рукава кимоно надувались, но пламя свечей, пусть и трепетало, и пригибалось, не гасло под натиском непогоды. Женщина была похожа на мстительную онрё[56], неумолимо преследующую обидчика. Вьюга снова скрыла ее с глаз, но Хизаши уже поспешил по быстро заметаемым следам.

Ведьма могла идти только к одному дереву из множества посаженных вокруг – самому старому, самому высокому, тому, которое видел Хизаши перед закатом, стоя на террасе. Если что и осталось от древнего святилища на месте нынешнего замка, то лишь эта сосна.

И тут сквозь вой ветра послышался одинокий удар молотка. Он гулко распространился в холодном воздухе, закладывая уши.

– Идем на звук, – уверенно махнул Куматани и опередил его, быстро теряясь в пурге.

Хизаши выплюнул изо рта попавшие туда волосы и, взмахнув веером, в несколько длинных прыжков догнал Куматани. А он уже стоял напротив той самой сосны и смотрел на узкую спину в белом кимоно, будто оглушенный. Хизаши встал рядом, готовый защищаться, если придется. Но сделать первый шаг он решил предоставить Кенте.

Тяжелая аура негодования сдавливала грудь, казалось, они дышали чужой обидой и болью, и те осколками фарфоровой чашки раздирали горло. На глазах выступили слезы, и Хизаши зло смахнул их рукой.

Женщина обернулась, показывая лицо – лицо госпожи Юрико, жены лорда Киномото и хозяйки замка Мори.

– Юрико-химэ! – крикнул Кента, перекрывая свист ветра.

Она его слышала, но понимала ли? Негодование захватило ее, глаза налились кровью, зрачки расплылись, а кожа стала белее одежды.

– Юрико-химэ! – Кента шагнул к ней. – Не надо! Не делайте этого больше! Прошу вас… Прошу, одумайтесь!

Он протянул ей раскрытую ладонь.

– Куматани… кун?

– Юрико-химэ, – он сделала еще один шаг. – Давайте вернемся вместе?

Хизаши увидел прибитого к стволу соломенного человечка, из которого торчал пока только один длинный гвоздь. Хизаши слышал о них раньше, это колдовская куколка вара нингё, в нее помещали волосы или ногти того, кому хотели причинить вред. Так вот, в чем заключалась суть проклятия Посещение храма в час Быка.

Хизаши сдвинулся, чтобы, в случае чего, оказаться между ведьмой и деревом.

А Кента продолжал взывать к разуму Юрико-химэ.

– Проклятие всегда возвращается к проклинающему, – сказал он. – Я прошу вас, госпожа, умоляю, давайте вернемся. Давайте покончим с этим здесь и сейчас. Разве все это того стоит?

Луна осветила ее лицо, и Кента вздрогнул – на лбу женщины набухли две небольших шишки, и кожа вокруг них воспалилась.

– Тебе никогда не понять, что я чувствую, – выдохнула она и вскинула молоток. Пальцы другой руки сжимали длинный гвоздь. – Никогда не понять, каково это, быть нежеланной собственным мужем!

Негодование стало сильнее, Хизаши едва не схватился за горло, будто его душило нечто невидимое. Куматани зря тратил время, эта женщина никогда не раскается.

Он сосредоточил ки в особой точке в животе, и там стало тепло. Хотелось поскорее со всем покончить, и энергия рвалась наружу, распускаясь внутри паучьими лилиями. Но Хизаши ждал, он хотел дать Кенте шанс убедиться – иногда слова ничего не решают. Он должен был понять это сам, разочароваться раз и навсегда.

– Я убью их всех, – злая ухмылка тронула губы Юрико-химэ, – тех, кого он привел в наш дом заменить меня. Разве я не хороша? Разве я не старалась для мужа? Разве не делала все, чтобы стать ему лучшей женой? Скажи мне, Куматани-кун? Разве я не красива, разве не ладна?

Она вдруг громко рассмеялась, запрокинув лицо к беззвездному небосводу.

– Старая ведьма! Так он сказал! Ха! Старая ведьма!

Она перестала смеяться так же внезапно, как и начала, и уставилась на Кенту красными дикими глазами.

– Я больше не могу так, – жалобно простонала она и стиснула молоток. – Пусть все закончится.

И она приставила острие гвоздя к груди куколки, замахнулась, но рука замерла в воздухе, перехваченная Кентой. Он стоял за ее спиной, и Хизаши видел его плотно сжатые губы и глубокую складку между бровей.

– Я не позволю вам! – произнес Кента, и в ту же секунду Юрико оттолкнула его с такой силой, что он отлетел назад и едва не упал. Тело женщины выгнулось, крик вырвался из напряженного горла, и когда гвоздь исчез в снегу, госпожа замка Мори начала превращаться в кидзё[57].

Кожа на лбу с треском порвалась, и шишкообразные наросты начали стремительно увеличиваться, пока не превратились в два костяных изогнутых рога точно над бровями. Лицо женщины исказилось от боли и страха, она закричала и принялась вертеться на месте, визжа и плача, пока, наконец, не замерла, тяжело, с хрипом дыша. И теперь никто не назвал бы ее красивой.

– Юри… ко… – выдавил Кента, но имя повисло в воздухе. Та, что звалась им, разделилась на части. Одна половина – гладкая, бледная, с уголком розовых губ и стрелами припорошенных снегом ресниц, а вторая – синекожая, одутловатая, с оттопырившим нижнюю губу клыком-жвалом и кровяно-красным глазом, сверкающим в ночной тьме. Ритуал не был завершен, и проклятие обернулось против проклинающей. И тогда-то Юрико-химэ поняла, что произошло. Схватилась руками – одной нежной и тонкой и второй – грубой и когтистой – за лицо и взвыла раненым зверем.

– Ненавижу! – рычала она, и по человеческой щеке покатилась слеза, а по демонической – капля темной крови. – Ненавижу их всех!

Шнурок, на котором висело у нее на шее овальное зеркальце, порвался, и оно упало в снег. Хизаши метнулся к нему и быстро подхватил. Кидзё же его будто не замечала, обратив яростный взгляд на Куматани. Кто знает, кого она в нем видела – ненавистного мужа или голос совести, но и то, и другое причиняло ей нестерпимую боль. Растопырив пальцы-когти, она с криком налетела на Куматани. Он же не сдвинулся с места и шлепнул ладонью промеж кривых рогов, расцарапав случайно руку до крови.

Юрико взвыла громче прежнего, проклиная юношу самыми страшными словами, а на лбу ее горела алым светом полоска офуда.

– Юрико-химэ, – Куматани поймал ее за плечи и попытался достучаться снова, – Юрико-химэ! Не позволяйте злу победить! Вы же не такая! Сузу-чан любит вас, Куро ждет вашей ласки! Юрико-химэ!

Кидзё будто услышала наконец, затихла, а потом со всех силы боднула Кенту в грудь. Рога вошли в податливую плоть, запахло кровью. Хизаши больше не мог просто стоять. Он схватил демоницу за плечо, развернул к себе и ткнул зеркальцем.

– На-ка, взгляни на себя, уродина!

Половинчатое лицо Юрико-химэ мелькнуло в отражении. Ужас сковал ее черты, она неверяще выхватила у Хизаши зеркальце и, отпрыгнув в сторону, принялась так и эдак вертеть головой, разглядывая себя. Пока она была занята, Хизаши опустился на колени возле Кенты и помог ему сесть. Кровь продолжала сочиться из двух колотых ран, пропитывая одежду, но вреда от них было немного.

– Хизаши, – позвал Кента и поймал его ладонь ледяными пальцами. – Неужели теперь совсем поздно?

Ветер зло набросил ему на глаза прядь волос и дунул в ухо. Хизаши молчал, хотя мог бы ответить – да, уже слишком поздно. Только правда была в том, что он этого не знал, а обмануть почему-то не поворачивался язык.

– Кто это? – вдруг заговорила кидзё низким охрипшим от криков голосом. – Это я?