Том 5. Повести и рассказы - Константин Станюкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не прикажете ли чего сделать, граф? Сапоги ваши почистить? Комнату подмести?
— Прежде всего я прикажу тебе идти на кухню и хорошенько вымыться… Вот что я тебе прикажу… А вечером я тебя сведу в баню… Давно ты был в бане?
— Давно… И не упомню когда… «Дяденька» не посылал…
— Вот сегодня я поговорю с твоим дяденькой…
— Зачем? — испуганно спросил Антошка.
— Возьму твой документ.
— Какой документ?
— Такой… У каждого человека есть документ, чтобы знали, кто он такой… А ты не бойся… Теперь твой дяденька ничего не смеет тебе сделать…
— А как он придет сюда?
— Не придет… Я его так припугну, что он и не подумает прийти…
— Если бы и Нютку взять… Она ловкая девчонка…
— О Нютке, братец, потом подумаем…
Через четверть часа оба приятеля сидели за самоваром. «Граф» на постеле, а Антошка напротив, на стуле. Анисья Ивановна деликатно подала не одну булку, а еще и большую краюху ситного хлеба… «Граф» выпил лениво стакан чая, покуривая скверную папироску, зато Антошка выпил целых три стакана, уписывая за обе щеки хлеб.
— Сыт?
— Сыт совсем… Покорно благодарю…
Антошке хотелось быть чем-нибудь полезным «графу», как-нибудь ему услужить, и он, увидавши на столе письма, проговорил.
— Прикажите снести, граф?
— В таком костюме? — засмеялся «граф».
— Что ж костюм? Я привык… Я бы сбегал, граф. Только дозвольте.
— Вижу, что сбегал бы… Лаской из тебя хоть веревки вей!.. — вставил «граф» не совсем понятное для Антошки выражение. — А ты уж сегодня никуда не бегай, посиди дома… Видишь, какая погода… Я сам письма разнесу и вообще пойду по разным делам… К вечеру я вернусь… Обедать ты будешь с хозяйкой, с Анисьей Ивановной… Она, брат, добрая, хорошая женщина, Анисья Ивановна… Без меня ты можешь прибрать нашу комнату и помочь хозяйке, если что нужно…
«Граф» стал одеваться и, окончив одевание, имел довольно внушительный вид.
— Ну что, Антошка, как ты находишь мой костюм… Хорош?
— Чего лучше! — отвечал восхищенный Антошка.
— Ну и отлично! — засмеялся «граф». — Кстати, ты не забыл адреса той барыни, которая звала тебя за платьем?.. Я, быть может, и ее навешу…
— Он у меня записан, — отвечал Антошка, доставая из кармана штанов свою записную книжку…
— Ну-ка, давай ее сюда… Я посмотрю, как ты выучился писать… Гм… Недурно… весьма недурно… «Скварцова… Сергифская, пятнадцать»… Со временем можно будет и лучше… И выучимся… И писать, брат, выучимся, и арифметике, и истории… всему, Антошка, в школе выучимся! — значительно проговорил «граф», заставляя Антошку вытаращить от изумления глаза.
Он, признаться, подумал, что «граф» так себе… «хвастает», но из деликатности не заявил сомнения насчет возможности исполнить такое обещание. «Граф» сам нищенствовал — и вдруг… школа…
«Подико-сь все это денег стоит!» — подумал Антошка.
— Ну, брат… об этом после поговорим… вечером… а пока до свидания!
И «граф», надев чуть-чуть набекрень свой цилиндр, с важным и решительным видом вышел из комнаты, натягивая перчатки.
VIII«Граф» имел обыкновение рано утром выпивать рюмки две водки. Хотя доктора и находили, что это вредно, но «граф», напротив, полагал, что это очень полезно. Некоторый прием алкоголя возбуждал его нервы, и он чувствовал себя бодрее и оживленнее.
Так как дома запаса водки не было, то первый визит «графа» был в заведение поблизости, где он имел кредит.
— С добрым утром. Александр Иваныч! — любезно приветствовал его заспанный пухлый сиделец.
«Граф» кивнул головой и проговорил:
— Стаканчик!
Проглотив стаканчик, он с тем же небрежным видом, с каким, бывало, держал себя у Бореля или у Дюссо, кинул. «За мной!» — и, дотронувшись до полей цилиндра, вышел на улицу.
Дождь лил немилосердно, и потому «граф» торопливо дошел до Офицерской и сел в маленькую одноконную каретку-омнибус, которая повезла его по Казанской улице до Невского. Оттуда он направился в Большую Морскую и вошел в подъезд большого дома, где жил его брат, тайный советник Константин Иванович Опольев.
Толстый, раскормленный швейцар с отлично расчесанными холеными бакенбардами, которым мог бы позавидовать любой директор департамента, с нескрываемым презрением оглядел «графа» с ног и до головы и хотел было спровадить на улицу, как попрошайку, который не понимает, куда лезет, как был решительно поражен и озадачен высокомерным тоном, каким этот намокший господин в рыжем цилиндре произнес:
— Эй… ты, швейцар!.. Передай это письмо Константину Ивановичу… Да, смотри, немедленно…
Швейцар нехотя, с брезгливой миной протянул руку за письмом и, с умышленным упорством оглядывая костюм «графа», проговорил не без презрительной нотки в голосе:
— Если генерал спросит, кто передал письмо, как сказать?
— Скажи, что… что… дальний родственник.
И не спеша, с достоинством испанского гранда вышел из подъезда, оставив швейцара в изумлении, что у его превосходительства могут быть родственники, одетые, как нищие.
Дальнейшие посещения «графом» разных швейцарских, где его знали по прежним визитам, нельзя было назвать особенно удачными.
В двух домах ему сообщили, что господа почивают; в двух — передали, что на письма никакого ответа не будет; в трех ему выслали с лакеями по рублю, а от кузины-княгини был деликатно передан конвертик. Он содержал в себе зелененькую кредитку и маленький листок почтовой бумажки, на котором были написаны карандашом следующие слова:
«Желательно повидать мальчика».
— Не верит! — прошептал «граф», запрятывая трехрублевую бумажку и записочку в жилетный карман.
«Что ж, когда Антошку приведем в приличный вид, можно его и послать к княгине Марье Николаевне… Пусть познакомится. Быть может, что-нибудь и сделает!» — весело думал «граф», собираясь теперь сделать визит к «дяденьке».
Был четвертый час. «Граф» порядочно-таки устал после своих посещений нескольких домов в разных частях города и проголодался. Но он решил прежде закончить свою программу действий на сегодняшний день и потом уже пообедать.
Дождь перестал. «Граф» на Михайловской поднялся на империал конки и поехал на Пески.
Иван Захарович и его супруга были дома и оба находились в дурном расположении духа. «Дяденька» курил молча, без обычного благодушия, был совершенно трезв и не выказывал обычной нежности своей Машеньке. Он даже сегодня не ходил в трактир, чтобы почитать газету и побеседовать о политике и о разных отвлеченных предметах с приказчиком. В свою очередь и Машенька была угрюма и зла и, грязная и нечесаная, с подвязанной щекой от ожога, сидела за пологом и взглядывала по временам в окно на двор.
Бегство Антошки беспокоило обоих по весьма уважительным причинам.
Во-первых, Антошка представлял собой и весьма доходную статью их бюджета и потеря такого «племянника» затрогивала довольно чувствительно их материальные интересы. Во-вторых — и это, пожалуй, волновало супругов не менее, — у обоих мелькали неприятные мысли, как бы из-за этого «неблагодарного подлеца», забывшего все оказанные ему благодеяния (на это особенно напирал Иван Захарович, ценивший, как известно, высокие чувства), не вышло каких-нибудь серьезных неприятностей с полицией и даже с сыскным отделением, близкое знакомство с которым не очень-то улыбалось Ивану Захаровичу, имевшему уже случай в своей жизни раза два побывать там.
Этот «разбойник» недаром грозился, что найдет управу, и чего доброго заведет какую-нибудь кляузу…
— Ддда… неблагодарный и подлый, можно сказать, ныне народ! — наконец проговорил Иван Захарович.
Реплики со стороны жены не последовало, и Иван Захарович снова задумчиво курил папироску.
Оба супруга не прочь бы явить Антошке снисхождение и избить его не особенно сильно, несмотря на укушенную ногу и ошпаренное лицо, если бы только он явился с повинной. Иван Захарович даже несколько сердился на жену за то, что она вчера его «настроила» против Антошки, и размышлял теперь о том, что благоразумие требует не очень-то сильно валять ремнем и что следует при «выучках» остерегаться пускать в ход пряжку во избежание знаков на теле, весьма заметных при медицинском осмотре.
Вообще Иван Захарович, несмотря на сознание необходимости грозной власти в своем заведении, обнаруживал, как большая часть жестоких людей, трусливую подлость в этот день.
Оба супруга с утра поджидали Антошку и часто поглядывали в окно. Отпуская утром своих «пансионеров» на работу, Иван Захарович был со всеми необычно ласков и многих снабдил одеждой и обувью, более соответствующими осенней погоде. Вместе с тем он поручил своим питомцам, в случае если кто из них встретит Антошку, передать ему, что «дяденька» нисколько на него не сердится и охотно простит его, если он вернется домой.
