Двор чудес - Мишель Зевако

— Сын!

И только тогда Манфред посмел сказать:

— Матушка!

И разрыдался, как рыдают маленькие дети.

Три часа затем пролетели, как одна минута. Ни к чему, наверное, подробно описывать бесчисленное множество вопросов, которые друг другу задавали мать и сын, часто забывая даже ответить. Не стоит описывать и трогательные изъявления чувств двух избранных натур, обретших друг друга, стремившихся теперь друг друга узнать или, вернее, вспомнить.

Скажем только, что по истечении этого времени Манфред вспомнил о Лантене и объявил княгине, что сейчас уйдет. Беатриче побледнела: «Вдруг я опять его потеряю…»

Но Манфред успокоил ее улыбкой и словами:

— Я уже не ребенок, которого может украсть цыганка, я и сам за себя могу постоять… а тем более теперь! Чертова сила, матушка, жаль мне тех, кто попробует нас вновь разлучить!

Беатриче впервые посмотрела на сына внимательно. Она увидела, как он силен, как могуч и строен, и пламя гордости озарило ее лицо. Все в нем казалось ей восхитительным — даже привычное ругательство, сорвавшееся с его уст.

То был достойный сын шевалье де Рагастена.

Не прошло и двух часов, как Манфред вернулся.

С ним вместе пришли еще трое.

— Матушка, — сказал он княгине, — вот Лантене — мой друг, мой брат названый, с которым мы с детства неразлучны. Много раз он спасал мне жизнь… Вот отец Лантене — старый граф де Монклар… А это Авет Доле, невеста моего друга — а мне она как сестра…

Беатриче протянула руку Лантене и поцеловала в лоб Авет.

Потом между ними зашел долгий разговор — только граф де Монклар не принимал участия в этой беседе.

Было решено, что Авет с графом останутся в доме на улице Канет, а Манфред с Лантене отправятся в Фонтенбло.

Потом Лантене, Авет и старика проводили в комнаты, которые Беатриче распорядилась прибрать для них.

Что нам еще сказать? Занималась заря, а ни Манфред, ни Беатриче еще и не думали об отдыхе; им казалось, они никогда не выскажут всего, что им нужно сказать друг другу… И все же настала пора расставаться.

После тысяч и тысяч материнских советов Манфред сел на коня и вместе с Лантене поехал в Фонтенбло. Первый час они скакали молча: каждый предавался своим мыслям. У Манфреда мысли были самые радужные.

— Как тебе понравилась моя матушка? — спросил он Лантене.

Лантене вздрогнул, оторванный от своих размышлений, а у него они были очень печальные.

— Матушка? — переспросил он. — Я бы хотел, чтобы у меня была как раз такая… Как же ты счастлив, брат! У тебя есть мать… а у меня только портрет. У тебя есть отец — а у меня только тень отца!

Манфред изумленно посмотрел на Лантене. Тот поспешил сказать:

— Прости меня, что я сейчас такой злой… это от горя.

— Ты злой? Что за чушь! Но ты сказал, что у тебя есть портрет матери?

— Да, прекрасный портрет, который висел в резиденции великого прево. Вчера, пока ты ходил на улицу Канет, я сходил туда.

— С ума сошел!

Лантене пожал плечами:

— Да на меня никто внимания не обратил. Слуги потихоньку растаскивали вещи. От недуга хозяина они совсем стыд потеряли. «Как быть, сударь! — сказал мне дворецкий. — Надо ведь что-то иметь взамен жалованья: мы же не знаем, вернется ли монсеньор обратно». За двадцать дукатов мне позволили вынести холст — только раму велели оставить. И теперь этот холст в доме несчастного Доле. Вот и все, что мне осталось от матери, — грустно закончил Лантене.

За такими разговорами друзья доехали до Фонтенбло, и там приключилась та встреча, о которой мы уже рассказали.

Через двадцать минут после того, как Манфред с Лантене столь невежливо обошлись с королем, они спешились у трактира «Великий Карл».

Король так и не пришел в себя от дерзкого ответа и внезапного бегства двух незнакомцев. Отыскать их теперь — и думать было нечего.

— Кто же, черт побери, эти два проходимца? — сказал он негромко.

— Проходимцы — как раз подходящее слово, государь, — произнес кто-то рядом.

Франциск I узнал этот голос и увидел рядом с собой силуэт.

— Ла Шатеньере! — воскликнул король.

— Он самый, государь.

— Ты видел это?

— Все видел. Я как раз возвращался во дворец… с прогулки, направляясь в тот прекрасный покой, который Вашему Величеству угодно было отвести для меня. Тут мое любопытство привлек топот двух лошадей. Я встал у ворот, видел приход Вашего Величества, слышал, как часовой некстати кликнул караул — словом, всё, государь.

Слово «всё» Ла Шатеньере особенно выделил.

— Что ты хочешь сказать? — спросил король.

— Я хочу сказать, что при свете факелов мог разглядеть тех проходимцев, как Ваше Величество справедливо изволили назвать этих людей. Правда, лица их я мог видеть только на мгновенье, но этого было довольно, чтобы узнать их.

— Ты их знаешь? — нетерпеливо откликнулся король.

— И Ваше Величество тоже их знает.

За разговором Франциск I и его спутник вошли во дворец и прошли в королевские покои.

— Один из этих людей, — продолжал Ла Шатеньере, — тот, кто в одиночку ранил нас троих: Эссе, Сансака и меня, а потом так изуродовал бедного Сансака, что тот теперь не смеет высовываться из своей норы…

— Разбойник Манфред? — с затаенным ужасом спросил король.

— Да, государь! Тот, кто имел дерзость схватиться с Вашим Величеством у усадьбы Трагуар, тот, кто имел еще большую дерзость явиться в Лувр и бросить вам вызов! А другой — его проклятый товарищ Лантене!

— Они в Фонтенбло!

— Вы, конечно, не забыли, Ваше Величество, что один из этих негодяев смеет поднимать глаза на герцогиню де Фонтенбло?

О нет, король об этом не забыл…

— Пошли! — приказал он Ла Шатеньере.

Король спустился в парадный двор и вошел в кордегардию.

— Государь мой, — сказал он офицеру, — какие приказы вы отдавали часовым?

— Обыкновенные приказы, государь: как салютовать…

— Речь не о салюте! — в гневе вскричал король. — Я говорю с вами про оборону замка!

— Оборону? — растерянно пробормотал офицер.

— Именно! Что вы будете делать, государь мой, если к ограде подойдут злоумышленники! А предполагать злой умысел надо всегда! Я вижу, вы никаких приказов не отдавали… Хорошо же меня, право, охраняют!

— Простите, государь! В замок никто не может войти без личной встречи с офицером охраны.

— Этого недостаточно. С этой минуты всякий, мужчина или женщина, днем или ночью, кто подойдет к ограде ближе им на двадцать шагов, должен будет удалиться. В случае неповиновения немедленно стрелять. Замените сейчас же алебардщиков аркебузирами. Поставьте не одного часового у каждых ворот, а двух с заряженными аркебузами, пусть будут готовы стрелять во всякого, кто подойдет. Вот мой приказ, государь мой. Пошли, Ла Шатеньере.