История похитителя тел - Энн Райс

– Опять утро, да? Вы, должно быть, так устали, просидели со мной весь день и всю ночь. Мне страшно, но я понимаю, что вам пора идти.

Вносили новых больных. К пей подошел врач и сказал, что придется развернуть все каталки и поставить их головой к стене.

Врач сказал, что ей нужно идти домой. Только что заступила новая смена медсестер. Ей нужно отдохнуть.

Я что, плакал? Мне в руку вонзилась иголка, у меня пересохло в горле, потрескались губы.

– Мы официально даже не можем принять столько пациентов.

– Вы слышите меня, Гретхен? – спросил я. – Вы понимаете, что я говорю?

– Вы меня уже много раз спрашивали, – ответила она, – и каждый раз я отвечала, что слышу, понимаю, что я вас слушаю. Я вас не брошу.

– Милая Гретхен. Сестра Гретхен.

– Я хочу забрать вас с собой.

– Что вы сказали?

– К себе домой. Вам уже намного лучше, температура упала. Но если вы останетесь здесь... – На ее лице отразилось замешательство. Она поднесла чашку к моим губам, и я сделал несколько глотков.

– Понятно. Да, пожалуйста, заберите меня отсюда, прошу вас. – Я попытался сесть. – Мне страшно оставаться.

– Чуть позже, – сказала она, укладывая меня обратно на каталку. Она сняла повязку с моего локтя и вытащила зловещую иглу.

Господи, мне нужно в туалет! Неужели не будет конца этим омерзительным физическим потребностям? Черт, что же это за жизнь такая? Облегчиться, помочиться, поесть – и опять тот же цикл! Стоит ли это возможности видеть солнце? Мало того, что я умираю, – мне еще и в туалет нужно. Но я бы не пережил необходимость еще раз воспользоваться судном, пусть даже почти его не помнил.

– Почему вы меня не боитесь? – спросил я. – Разве вы не считаете, что я – сумасшедший?

– Вы причиняете людям вред, только когда вы – вампир, – просто ответила она, – когда вы находитесь в своем законном теле. Так?

– Так, – сказал я, – это правда. Но вы совсем как Клодия. Ничего не боитесь.

«Что ты дурочку из нее делаешь, – послышался опять голос Клодии. – Ты и ей причинишь вред».

«Чепуха, она в это не верит», – ответил я.

Я сел на кушетку в гостиной нашего номера, изучая изысканно обставленную комнату, чувствуя себя среди хрупкой позолоченной старой мебели совсем как дома. Восемнадцатый век, мой век. Век жуликов и рациональных личностей. Самый подходящий для меня век. Маленькие цветочки. Парча. Золоченые мечи и пьяный смех внизу, на улице.

У окна стоял Дэвид и смотрел на крыши колониального города. Бывал ли он прежде в этом веке?

«Нет, никогда! – с благоговением ответил он. – Каждая вещь отшлифована вручную, каждая неповторима. Как цепко творения человека держатся за природу, словно она с легкостью может ускользнуть назад, под землю».

«Уходите, Дэвид, – сказал Луи. – Вам здесь не место. Нам придется остаться. Ничего не поделаешь».

«Вот это уже отдает мелодрамой, – сказала Клодия. – Правда».

На ней все еще была грязная больничная рубашка. Ничего, это я скоро исправлю. Я принесу ей целые магазины кружев и лент. Я накуплю ей шелков, серебряных браслетиков и усеянных жемчугом колечек. Я обнял ее.

«Ах, как приятно, когда кто-то наконец говорит правду, – сказал я. – Какие прекрасные, нежные волосы, и теперь они останутся такими навсегда».

Я еще раз попробовал сесть, но бесполезно. По коридору мчались носилки, сопровождаемые с обеих сторон медсестрами, кто-то толкнул мою каталку, и вибрация отдалась во всем теле. Потом все стихло, и на больших часах с легким щелчком сдвинулись вперед стрелки. Мой сосед застонал и повернул голову. Его глаза скрывал широкий белый бинт, а рот выглядел странно обнаженным.

– Необходимо их всех изолировать, – произнес чей-то голос.

– Ну, пойдемте, я отвезу вас домой.

А Моджо, что стало с Моджо? А вдруг за ним пришли и увели его? В этот век собак уничтожали просто за то, что они – собаки. Нужно объяснить ей. Она уже поднимала меня – или пыталась поднять, просунув руку мне под плечи. Моджо, лающий в доме. Может быть, он не может выбраться?

Луи был печален.

«В городе чума».

«Но тебя она не коснется, Дэвид», – сказал я.

«Ты прав, – ответил он. – Но это еще не все...»

Клодия рассмеялась.

«Знаешь, она в тебя влюбилась».

«Ты могла умереть от чумы», – сказал я.

«А может, мой срок еще не пришел?»

«Ты веришь в то, что у каждого – свой срок?»

«Да нет, на самом деле, – ответила она. – Может быть, мне было проще обвинить во всем тебя. Видишь ли, я никогда не знала, что хорошо, а что – плохо».

«У тебя было время научиться», – сказал я.

«И у тебя тоже, намного больше времени, чем у меня».

– Слава Богу, вы меня забираете, – прошептал я. Я стоял на ногах. – Мне так страшно. Просто страшно, по-человечески страшно.

«Одним бременем для больницы меньше», – звонко смеялась Клодия, стуча ножкой по краю стула. На ней снова было красивое платье, с вышивкой. Так лучше, пожалуй.

– Красавица Гретхен, – произнес я. – Когда я так говорю, у вас загораются щеки.

Она улыбнулась, кладя мою левую руку себе на плечо и крепко обхватывая меня за талию.

– Я о вас позабочусь, – прошептала она мне в ухо. – Это не очень далеко.

Стоя на злом ветру рядом с ее машиной, я держал вонючий орган и смотрел, как желтая струя мочи врезается в тающий снег и оттуда поднимается пар.

– Боже мой! – сказал я. – Это почти приятно. Что же они за люди такие, что получают удовольствие от столь мерзких вещей?!

ГЛАВА 14

В определенный момент меня начало клонить в сон, я то дремал, то приходил в себя, сознавая, что мы находимся в маленьком автомобиле, что с нами Моджо, тяжело пыхтящий мне в ухо, что мы едем по заснеженным холмам. Меня укутали в одеяло, и движение машины вызывало у меня противную тошноту. К тому же меня трясло. Я плохо помнил, как мы вернулись в дом и нашли там терпеливо ожидавшего меня Моджо. Я смутно понимал, что могу умереть в этом автомобиле, работающем на бензине, если с ним столкнется другая машина. Такая вероятность казалась до боли реальной, не менее реальной, чем боль в груди. А Похититель Тел меня одурачил.

Гретхен не сводила спокойного взгляда с дороги, солнце освещало волоски, выбившиеся из густой, скрученной в узел косы, и гладкие красивые волны волос на висках, образуя мягкий ласковый ореол вокруг ее головы. Монахиня, прекрасная монахиня, думал я, а глаза мои словно по собственной воле то закрывались, то открывались.

Но почему эта монахиня так добра ко мне? Потому что она – монахиня?

Вокруг царила тишина. На буграх за деревьями стояли дома, дома были и в долинах, совсем рядом друг с другом. Возможно, богатый пригород, небольшие деревянные особняки, которые состоятельные смертные подчас предпочитают популярным в прошлом веке дворцам.

Наконец мы въехали в переулок рядом с одним из этих строений, пробрались сквозь рощицу голых деревьев и плавно затормозили у маленького серого коттеджа – видимо, помещения для слуг или домика для гостей, расположенного в некотором отдалении от основного здания.

В комнатах оказалось тепло и уютно. Я хотел рухнуть в чистую постель, но был для этого слишком грязным и настоял, чтобы мне позволили вымыть это неприятное тело. Гретхен горячо запротестовала. Я болен, говорила она. Мне нельзя мыться. Но я не желал этого слушать. Я нашел ванную комнату и отказался выходить.

Я снова заснул, прислонившись к выложенной плиткой стене, пока Гретхен наполняла ванну. Пар мне понравился. Я видел, как у постели улегся Моджо, сфинкс, похожий на волка, и смотрел на меня сквозь открытую дверь. Считала ли она, что он похож на дьявола?

Я нетвердо стоял на ногах и невероятно ослаб, но все-таки разговаривал с Гретхен, пытаясь объяснить, как я оказался в таком затруднительном положении и что мне необходимо добраться до Луи в Новом Орлеане, чтобы он дал мне могущественную кровь.

Я тихо рассказывал ей о всякой всячине по-английски, переходя на французский лишь тогда, когда не мог подобрать подходящее слово, перескакивая из Франции моего времени в колонию в Новом Орлеане, где жил впоследствии, говорил о том, что за чудесный сейчас стоит век, о том, как я ненадолго превратился в рок-звезду, потому что считал, будто, став символом зла, принесу людям добро.

По человечески ли это – искать ее понимания, бояться, что умру у нее на руках и никто никогда не узнает, кем я был и что произошло?

Но ведь остальные все знали и не пришли мне на помощь.

Я и об этом ей рассказал. Я описал древнейших и их неодобрение. Что я еще упустил? Но она, как настоящая монахиня, должна понимать, до какой степени я стремился, став рок-музыкантом, творить добро.

– Настоящий дьявол может сделать что-то хорошее только одним способом, – сказал я. – Играть роль самого себя, чтобы выставить зло напоказ. Если только не считать, что он творит добро, когда сеет зло. Но в таком случае Бог получается чудовищем, правда? А дьявол – просто частью Божественного замысла.