Время не ждёт - Ваграм Апресян

— Алло, гутен морген, господин Игнатьеф! Я рад отметить, что вытащенный из мешка ваш драгоценный «кот» оказался великолепным. Я шел сюда через мастерскую, все увидел и испытал нечто похожее на восторг, — сказал рыжий чиновник патентамта Гельмут и засиял, обнажив три золотых зуба.

В ответ Игнатьев вежливо улыбнулся, протянув через стол руку незваному гостю, затем предложил ему сесть в кресло. Рыжий уселся, снял очки в золотой оправе, продолжая разговор:

— Ваш талант—ваше счастье! Вы скоро разбогатеете и — я уверен — станете крупным акционером!— сказал он, и лицо его расплылось от счастья, словно сам он становился богачом.

— Сомневаюсь, — промолвил Игнатьев.

— О, я в один миг рассею ваши сомнения. Прошу выслушать: по моему совету представитель Круппа инженер Вальтер присутствовал на демонстрации ваших опытов в Далеме, Он очень сожалел, что тогда не сумел переговорить с вами, — вы быстро покинули гостиницу, — и попросил меня вести с вами предварительный разговор.

— На какую тему?— спросил Игнатьев, зная уже, о чем будет речь.

— На очень большую тему! Крупп изъявил желание приобрести ваш патент!— сообщил торжественно Гельмут, и почему-то ухмыльнулся.

Игнатьев раздумчиво погладил ус, потупил глаза.

— Как видите, господин Игнатьев, одно ваше слово «да» сделает вас богатым. Крупп предлагает за патент триста тысяч рейхсмарок!— закатив в экстазе глаза, выговорил рыжий.

Изобретатель молча складывал и раскладывал на столе пластинки стали, затем, прервав занятие, посмотрел на посетителя. В больших серых глазах вспыхнули огоньки лукавинки.

— Так что же передать Вальтеру? — спросил Гельмут.

— Заверение о моем глубоком к нему почтении. — Благодарю вас... М-м... и больше ничего?

— Нет, почему же, передайте еще...

— Да, да, еще?

— ...Передайте, что я прибыл из Советской России, а там с некоторых пор акционеры не в почете.

— Это пустяки, зато вы будете иметь почет, уважение, богатство, славу! И где будете иметь!— в центре мировой цивилизации — в Германии. Право же стоит ради этого не возвращаться в большевистскую Россию. Что вам делать там — талантливому инженеру, изобретателю, — сказал Гельмут, понизив голос и оглядываясь по сторонам.

На лице Игнатьева вдруг заиграли желваки. Кладя ладонь на стопку книг русских классиков, которые читал в свободные часы, он сказал резким тоном:

— Господин Гельмут, прошу вас не забывать, с кем вы разговариваете!

— О, я вас хорошо понимаю, вы истинный патриот, но патриотизм — чувство ветхое, немодное в наш век интернационализма. Хо-хо-хо, — неприятно засмеялся и, снова понизив голос, добавил:— Поймите, господин Игнатьеф, как много вы потеряете, отклонив предложение Круппа. Ведь, кроме трехсот тысяч рейхсмарок за патент, он приглашает вас еще и на службу к себе с хорошим окладом.

— Сколько?

— Шесть тысяч рейхсмарок в месяц, — думая, что дело идет на лад, обрадованно сообщил немец.

— Так много? А я думал гораздо меньше.

— Что вы, что вы! Как можно! Крупп хорошо платит. А сколько вы думали?

— Тридцать серебренников.

— Сколько?

— Тридцать иудиных серебренников, говорю!

— Что?..

— Ничего! Прошу оставить ваш недостойный, оскорбительный разговор!

— Позвольте, какое же это оскорбление, — удивился Гельмут, — я полагаю, что предложение знаменитого Круппа — великая честь для русского инженера...

— Вы окажете мне великую честь, освободив помещение, освободив сию же минуту!— закричал Игнатьев, внезапно потеряв самообладание. Он встал, побагровевший от ярости, с шумом отодвигая кресло. Немец тоже встал, забормотал что-то невнятное и осекся. На шум прибежал Карский, за ним — Иван Иванович. Немец исчез, поняв, что дело проиграно.

— Скотина!— бросил вслед ему Александр Михайлович, задыхаясь.

— Что случилось? Я вас не узнаю, — обратился к нему Георгий Петрович.

— Покупать пришел.

— Патент?

— Нет, меня! С патентом и со всеми потрохами. И какое у них представление о человеке, какое гадливое, мерзкое представление о человеке!

— Да вы успокойтесь, Александр Михайлович, — сказал мастер Маслов.

Игнатьев сел, почувствовав внезапную головную боль, В последние годы его все чаще стали беспокоить головные боли, но случались они поздно вечером, а тут только день начался.

Недели через две в лабораторию пришел высокий господин с длинным носом и отрекомендовался:

— Джон Фреунд — представитель Форда.

Мистер Фреунд сел в кресло, не ожидая приглашения, закинул ногу за ногу, достал сигару, откусил кончик, сплюнул и начал немного гнусавым голосом:

— О вашем изобретении, мистер Игнатьев, пишут в Америке.

— Очень приятно...

— Я получил каблограмму от директора одного из заводов Форда, который уполномачивает меня вступить с вами в контакт. Мы хотим купить ваше изобретение.

— Я не продаю его, — перебил Игнатьев. Мистер Фреунд не обратил никакого внимания на его слова и, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Компания Форда предлагает вам немалые деньги, мистер Игнатьев, — сто тысяч долларов за изобретение при условии монопольной эксплуатации его в течение десяти лет.— Американец с достоинством протянул изобретателю портсигар. Этот жест и манеры дельца чем-то напомнили Игнатьеву следователя Тунцельмана перед очной ставкой.

— Благодарю вас, не курю, — промолвил изобретатель и, чтобы поскорее закончить аудиенцию, сказал:— Продать патент я не могу, ибо он принадлежит Советскому государству.

— У вас государство купило его?— встрепенулся американец.

— Нет, зачем ему покупать? Патент просто принадлежит государству, как и все в Советском Союзе.

— Понимаю, понима-аю, — кивнул мистер Фреунд.— Большевики конфисковали ваше изобретение.

— Вы не совсем поняли, мистер Фреунд. В нашей стране граждане сами отдают изобретения государству. Они считают, что плодами их труда должен пользоваться весь народ, а не отдельные лица или фирмы.

Вошел Георгий Петрович с чертежами. Мистер Фреунд досадливо выдул из груди сизый сигарный дым, обдав им обложку «Пошехонской старины» Салтыкова-Щедрина, лежащую сверху стопки книг, и развел руками:

— Не понимаю, какие же вы имеете выгоды, вознаграждение?

— Самое большое у нас вознаграждение — это благодарность правительства, народа.

— Но ведь без долларов благодарность—фикция!

— Мы не доллары, а рубли получаем, но не они служат главным стимулом творчества для нашего изобретателя.

Мистер Фреунд не поверил ни тому, что в СССР изобретатели сами отдают свои творения государству, ни тому, что Советское государство платит им за это деньги. Он теперь был глубоко убежден, что большевики конфисковали патент Игнатьева, и решил послать об этом каблограмму в Детройт. Когда он сухо откланялся и ушел, Александр Михайлович схватил за руку Георгия Петровича и сказал:

— На разных языках говорили, но я его понял, а он меня — нет. В этом наше преимущество, Георгий Петрович, преимущество советских людей. Эх, после встречи с этими господами риманами, Гельмутами, фреундами с новой силой сознаешь глубокий смысл слова великого Щедрина. Послушайте-ка, что он пишет, — Игнатьев раскрыл «Пошехонскую старину» и начал читать: «...бывали исторические моменты, когда идея отечества вспыхивала очень ярко и, проникая в самые глубокие захолустья, заставляла биться сердца... Как бы ни были мало развиты люди, все же они не деревянные и общее бедствие способно пробудить в них такие струны, которые при обычном течении дел совсем перестают звучать. Я еще застал людей, у которых в живой памяти были события 1812 года и которые рассказами своими глубоко волновали мое молодое чувство. То была година великого испытания, и только усилие всего русского народа могло принести и принесло спасение. Но не о таких торжественных моментах я здесь говорю, а именно о тех буднях, когда для усиленного чувства нет повода. По моему мнению, и в торжественные годины, и в будни идея отечества одинаково должна быть присуща сынам его, ибо только при ясном ее сознании человек приобретает право назвать себя гражданином».

— Ну вот, — сказал Игнатьев, закрывая книгу.— А теперь покажите чертежи.

Карский надел на большой нос очки, надвинул на них густые с проседью брови и развернул чертежи системы охлаждения роликов лентосварочной машины, выполненные чертежником Броунером. Расчеты показали, что при больших скоростях сварки ролики должны перегреться, поэтому в ходе изготовления машины Игнатьев заменил схему охлаждения, усилив его. Рассмотрев чертежи, сделанные по его же эскизам, Игнатьев подписал их и спросил Карского:

— Фотокопии сняли? И расписку за уплаченные деньги взяли у Броунера?

Карский кивнул.

— Отлично, отвезите тотчас же на завод, — сказал Игнатьев.

Георгий Петрович медленно сложил листы, снял очки, переминаясь с ноги на ногу, и, наконец, решился:

— Александр Михайлович, вы хорошо относитесь к главному инженеру «Гефея» Шредеру, говорите, что он порядочный человек, выходец из рабочих и тому подобное. У вас мягкий характер, поэтому вы очень доверчивы...